Социальное служение Русской Православной Церкви - [электронный ресурс]:

Новозаветные основания социального служения

Вышинский Олег, диакон

Каждый, кто хоть раз в жизни прочитал Евангелие, может назвать несколько отрывков, обязывающих нас к делам милосердия. В первую очередь, конечно, напрашивается чтение в Неделю о Страшном Суде (Мф.25), где указываются критерии богоугодности жизни человека,  в число которых не входят ни пост, ни правое исповедание веры, ни усердие в посещении храма, а человечность, умение сердца откликнуться на страдание ближнего, которого Господь сделал своим «братом меньшим». Примерно та же тема звучит и в притче о Милосердном Самарянине (Лк.10:30-35), которая также приходит на ум , как Евангельское обоснование социального служения: персонажи этой притчи — священник и левит поступили неправильно, руководствуясь, вероятно, соображениями ритуальной чистоты, нарушение которой могло помешать их участию в богослужении, Самарянин же, несмотря на своё неправое мудрование относительно Бога, оказался правым потому что остановился, отложив остальные дела (а они у него были, ибо наутро он поспешил, вверив пострадавшего заботам Гостинника) для того, чтобы спасти жизнь человека, которая в его иерархии ценностей оказалась выше всего остального.

Однако, рассматривая данные отрывки Евангелия с такой точки зрения мы не открываем для себя ничего нового, по сравнению с Ветхим Заветом: это те же темы этического монотеизма и универсализма, звучащие у Пророков, и Господь только напоминает нам эти азбучные истины, а для своих современников, которые в них сомневаются, подтверждает их Своим авторитетом. Ибо заповедь о любви к ближнему — не новозаветная, она содержится ещё в книге Левит (19:18). Кроме того, приведённые отрывки при рассмотрении их под известным углом зрения (ибо есть и другое возможное их прочтение, и мы к нему вернёмся), утверждая абсолютную ценность добродетели милосердия, ничего не говорят в пользу организованного социального служения, как института помощи страждущим.

Свидетельством необходимости такого служения является, прежде всего, сама деятельность Христа. Большую часть своего служения Спаситель посвящал именно служению страждущим: исцелению больных, изгнанию нечистых духов, очищению прокажённых. Этими делами Он бывал занят с утра вплоть до позднего вечера (Мф.8:16). Каковы же были побудительные причины для Него? Безусловно, Господь своими чудесами свидетельствовал о Себе, как о воплощённом Боге. Некоторые из чудесных исцелений Господь сопровождал нарочитыми высказываниями, и действиями, которые окружающим могли показаться кощунственными: исцеляя расслабленного, носимого четырьмя, Он провозгласил ему отпущение грехов (Мк.2:2-5), другому расслабленному при Овчей купели (Ин.5) Он, вопреки заповеди субботнего покоя, повелел взять свою постель. Имея возможность исцелить слепорождённого в субботу одним словом (и при этом не нарушалась соответствующая заповедь, как это понимали книжники), Он предпринимает телесные действия, дабы ещё раз продемонстрировать Своё авторство, и, соответственно, Своё право толковать заповедь о субботнем покое (Ин.9). Так Своими делами Он доказывал Своё право учить «со властью» (Мф.7:29).

Но не только необходимость свидетельства о себе, как о Боге, двигала Христом при совершении чудес исцеления и проч. Были эпизоды, когда Он не требовал исповедания веры перед совершением исцеления, а чудо воскрешения сына Наинской вдовы было совершено даже без каких-либо просьб к Нему (Лк 7:11-15). Также чудо насыщения народа хлебами в пустыни, упоминаемое всеми Евангелистами имело своей целью не дать народу «ослабеть в пути» (Мк 8:3), то есть происходило из сострадания Господа людям. На сострадание указывают также яркие эмоциональные реакции Господа на происходящее. Наиболее показательно Его поведение в эпизоде с воскрешением Лазаря, когда Он слезит над его гробом, несмотря на то, что тот в следующий момент воскреснет (Ин. 11:35).

Расточая чудеса на всех приходящих, «как солнце сияет на злых и благих», без какого-либо лицеприятия, Господь по-разному наставляет исцелённых: кому-то запрещает рассказывать о происшедшем (напр. Мф 8.3-4; 9.29-30; Лк. 5:41-43), кому-то, напротив повелевает  (Лк.5.19-20; ), кому-то открывает, что причиной недуга являлся грех (Ин 5:14; Мк 2:5-10), о ком-то говорит обратное (Ин9:2-3). И т.д. Таким образом, Он утверждает два руководящих принципа в служении ближнему: первый принцип — нелицеприятие, то есть независимость оказания или неоказания помощи от нашего отношения к человеку, от его личностных особенностей. И второй принцип — персональный подход, когда личностные особенности важны для принятия решения о том, как лучше помочь нашему ближнему.

Этот второй принцип — персональный подход к каждой человеческой личности логически вытекает из учения о бессмертии человеческой души, того учения, которое было достоверно неизвестно ветхозаветному человеку. Которое угадывалось наиболее религиозно чуткими представителями иудеев — фарисеями, но при этом отрицалось саддукеями. В известном споре (Мф 22:31) Спаситель аргументированно опровергает последних и утверждает учение о Воскресении Своим авторитетом. А из учения о бессмертии души следует вывод о её наивысшей ценности: «какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит?» (Мф 16:26; Мк 8:36)  Душа человека — дороже всего мира. Отсюда становятся понятными притчи о потерянной драхме и заблудшей овце, которые вне данного контекста парадоксальны — как может одна овца быть дороже отары или одна драхма — десяти? Есть и ещё одна притча — притча о многоценной жемчужине, которая дороже Купцу всего на свете (Мф 13:45). Некоторые толкователи, правда, под самой жемчужиной понимают Царство Небесное, расценивая притчу, как простой повтор предыдущей — о сокровище, зарытом на поле (Мф 13:44). Но Господь ясно именно образ Купца соотносит с Царством Небесным, и повтор является повтором-перевёртышем: в предыдущей притче говорится о напряжённом и стремительном  движении верующего навстречу Богу, а здесь — о встречном движении Бога к душе человека с не меньшим напряжением.

Важным вкладом Евангелия в учение о святости и скверне явилось разделение Господом нравственного и, если можно так сказать, гигиенического аспектов: такая полезная гигиеническая привычка мыть руки перед едой, за отказ от которой фарисеи упрекали Иисуса и его Учеников  (Мф 15:1-20)— не  имеет нравственного значения. В притче о милосердном самарянине Господь ставит в упрёк священнику и левиту то, что они прошли мимо пострадавшего. Данные персонажи притчи могли так поступить не по равнодушию, а боясь впасть в ритуальную нечистоту в том случае, если пострадавший оказался бы уже мёртвым. Нравственный вызов этой притчи — в преодолении «ритуального» понимания категорий святости и скверны: смысл заповеди о нечистоте прикоснувшегося к мёртвому телу носил характер скорее эпидемиологический а не нравственный. Нравственный же долг состоял в преодолении страха опасности, от которой предостерегала заповедь о нечистоте, ради спасения жизни человека, угроза жизни которого реальнее, чем предполагаемая опасность, заключавшаяся в ветхозаветной категории «нечистоты».

Также происходит разделение нравственного и медицинского аспектов ветхозаветных установлений в евангельском эпизоде с исцелением кровоточивой (Мк.5:25-34; Лк. 8:43-48). Иисус заставляет женщину рассказать вслух перед народом о своём исцелении, несмотря на то, что прикосновение кровоточивой, согласно формального понимания Закона также причиняло нечистоту. Однако, данная заповедь была направлена на охрану здоровья женщин, находившихся в ситуациях, когда они наиболее уязвимы, и подразумевала запрет прикосновений для мужчин с целью вступления в интимные отношения, а не прикосновения с целью врачевания.

Наконец, Господь нас в Евангелии учит организационным принципам социального служения.

Например, притча о Милосердном Самарянине (Лк.10:33) указывает именно на конкретные действия и переводит разговор от теоретических рассуждений «кто есть ближний мой?», т.е. «кого мне надо любить?», к практическим указаниям – как надо поступать по любви к ближнему. И кроме нравственного содержания, эта притча показывает образ организованного, последовательного служения: использование определенных медицинских манипуляций и веществ (масло и вино), транспорта (посадил на своего осла), привлечение других лиц к уходу за раненым (гостинник), управление финансами (два динария – гостиннику, плюс обещание возместить непредвиденные расходы). Эти подробности нельзя выпускать из вида, хотя они, казалось бы, и вторичны по отношению к основной мысли притчи – о том, что ее главный персонаж просто не прошел мимо.

С подобного угла зрения можно рассмотреть и эпизод насыщения народа хлебами в пустыне.

Спаситель помимо чуда проявил Себя как организатор: выяснил, сколько у Его учеников съестных припасов, посчитал народ, рассадив его прямоугольником сто на пятьдесят, организовал цепочку раздачи, распорядился учесть остатки после трапезы. Мы об этой стороне эпизода забываем, ибо блеск чуда, преодолевающего закон сохранения материи, затмевает какие-то «второстепенные» детали. Но второстепенного в Евангелии ничего нет, и детали подчёркивают реальность, воплощённость, а не призрачность происходившего. Если бы мы не знали, сколько хлебов имели ученики перед чудом насыщения, у нас не было бы основания считать, что произошло чудо. Если бы народ не был рассажен в указанном порядке, до нас бы не дошло число вкушавших, и мы могли бы сомневаться, а была ли толпа народа? Если бы Господь не распорядился собрать остатки в определённом количестве, мы могли бы «насыщение» народа приписать эффекту внушения, гипноза и проч. Мы, в отличие от Господа, не властны преодолевать законы природы своими человеческими усилиями. Однако, прилагая свои усилия, и все наши человеческие ресурсы – разум, волю, расчёт и даже хитрость для исполнения заповеди о любви к ближнему, с молитвенным призывом ко Господу, мы часто становимся свидетелями и участниками похожих событий: при отсутствии изначальных ресурсов мы начинаем работать – и ресурсы, откуда ни возьмись, появляются, причём, зачастую с избытком.

В книге Деяний и Апостольских посланиях мы немного встречаем упоминаний о церковном социальном служении, однако указания этих книг свидетельствуют именно о существовании данного института, а не о спорадических проявлениях помощи ближнему. Первой схемой поддержки неимущих был так называемый «первохристианский коммунизм», когда «никто ничего из име­ния своего не называл сво­им, но всё у них было общее» (Деян 4:32-37). На то, что эта схема не была принудительной, указывает ап. Пётр при обличении Анании: «... Чем ты владел, не твое ли было, и при­обретен­ное про­дажею не в твоей ли власти находилось?» (Деян. 5:4). Судя по всему, наказание Анании и Сапфиры положило начало отказа от данной практики, и кроме того, увеличение числа верующих внесло некоторый беспорядок в дело оказания помощи вдовам, что потребовало поставление отдельных служителей (перводиаконов), т. е. выделение «служения трапезам» (Деян. 6:2) в отдельный институт.

Упоминания об институте социального служения мы можем встретить в посланиях ап. Павла. Так например, рассуждения о Евхаристии в 1 Кор. наталкивают на мысль, что Евхаристия в Первохристианской Церкви совершалась, или по крайней мере была тесно связана с т. н. Агапами, или благотворительными трапезами: ап. Павел связывает недостойное Причащение с тем, что верующие Причащались, как вкушают прочую пищу, значит и прочая пища подразумевалась (1Кор11,20-34). Вот что пишет об этом архиеп. Аверкий (Таушев): « ...богатые приносили яства, а бедные, ничего не имевшие, приглашались ими и таким образом вкушали пищу все вместе. Апостол обличает коринфян прежде всего в том, что когда они собираются в Церковь, между ними бывают разделения, то есть что они делятся на группы, или по семьям или по знакомым, забывая бедных, чем разрушалась самая цель установления этих вечерь любви »¹. Таким образом мы видим, что агапы это были в некотором смысле благотворительные вечери. Изначальное применение термина «литургия» к агапе придавало ей измерение скорее социальное.

Следующее упоминание о служении милосердия и благотворительности мы видим в собирании ап. Павлом средств на нужды Иерусалимской Церкви. Та мудрость и предупредительность, с которой апостол собирает милостыню, не может для нас не быть уроком (2 Кор.7.8).   

Для практикующих служителей милосердия, которые привыкли сверять свою жизнь и деятельность с Евангелием, и имеют устойчивый навык рефлексии, не составит труда извлечь и иные уроки из Священного Писания о нашем служении.

---