Социальное служение Русской Православной Церкви - [электронный ресурс]:

Вызовы современности¹

 Религия непременно есть не только моя связь и соединение с Богом,
но и моя связь и соединение с другими, с ближними,
есть общение, общность, коммунион²

Н.А. Бердяев

Ирина Астэр

Одиночество. С него мы начнем рассмотрение важнейших социальных проблем, стоящих перед нашим обществом и перед каждым из нас.

Безусловно, нам могут возразить многие, экономисты скажут: как можно сейчас говорить о проблемах души, когда россияне не справляются с удовлетворением своих базовых потребностей – в социальной и физической безопасности, в приобретении жилья, да что там жилья, когда денег не хватает на лекарства и еду? Когда большая часть населения России находится на краю бездны под названием «бедность»? Специалисты в области социальной политики могут вспомнить о демографической проблеме, о социальном неравенстве, о наркотизации и алкоголизации населения. Психологи скажут, что главная проблема, с которой к ним обращаются – это проблема «отцов» и «детей». Политики в очередной раз призовут к построению демократического общества. А педагоги в который раз напомнят, что куда важнее заниматься духовно-нравственным воспитанием личности, поскольку для христианина главное – научиться быть наедине с Богом, а потом уж с людьми. И, безусловно, в экспертном интервью со специалистом в сфере науки, образования, здравоохранения или предпринимательства на вопрос: «Какая проблема наиболее остро стоит перед вашей организацией?» мы услышим: «Проблема финансирования». А в социологическом экспресс-опросе в рейтинге ключевых проблем обязательно назовут алкоголизм, сокращение рождаемости, отсутствие жилья для молодых семей.

Тем не менее, одной из актуальнейших проблем нашего времени мы считаем именно проблему одиночества, как минимум, на том основании, что самостоятельно справиться с бедностью общения, как на межличностном уровне, так и на уровне целых сообществ (да-да! социальная деятельность, как мы помним, не ограничивается микроуровнем), гораздо тяжелее, чем с материальной нищетой. Но есть и другое основание – с проблемой одиночества на том или ином его уровне, если пристально вглядеться в глубины своей души, сталкивался каждый из нас. Мир сеет и взращивает одиночество, давайте, наконец, признаемся в этом. Не нужно прятаться от образов одиночества. В том числе – от его нелицеприятных образов.

Мать Тереза говорила: «Худшая болезнь Запада (богатых стран) сегодня – не туберкулез или проказа, но то, что люди, не чувствуют себя любимыми и желанными, но чувствуют себя оставленными. Медицина может исцелить болезни тела, но единственное лечение для одиночества, отчаяния и отсутствия перспектив – это любовь. Множество людей в мире умирают, потому что не имеют даже кусочка хлеба, но еще больше людей умирает от недостатка любви»³.

Мать Тереза

Современные общества не просто одиночки. Но конфликтующие одиночки: цивилизация против цивилизации, культура против культуры, идентичность против идентичности. Им свойственны расизм и национализм. Или, точнее, новый национализм, этот идеологический конструкт, гибрид истории, созданный в результате социального и сексуального смешения различных групп и замаскировавшийся под мультикультурализм, «основной темой которого является не биологическая наследственность, а непреодолимость культурных различий; расизм, который вроде не утверждает верховенство одних групп или народов над другими, а только указывает на то, что плохо упразднять границы, на то, что разные образ жизни и традиции несовместимы... Вполне в духе антропологической культурологии признается равенство и разнообразие: ведь именно эта полифония культур составляет человеческую цивилизацию. Но вместе с тем декларируется совершенно внеисторическое постоянство культур, которые представляются как абсолютно постоянные и неизменные»⁴. Наши великие нации способны не только превратить в изгоя любой народ мира, как, например, евреев или чукчей, но и безнаказанно стереть его с карты мира, будь-то Сербия, Чечня или племя тутси. И зря старается  неуверенный в своих силах таджик или чеченец стать «нормальным» гражданином страны, так как чем лучше скрывает он свою личину, отвергая свой народ и прародителей, тем легче его обнаружит расист. И вынесет ему приговор – приговор за неслыханную дерзость – родиться, скажем, таджиком в Европе или чеченцем в Санкт-Петербурге. Впрочем, в атмосфере расовой стереотипизации, ксенофобии и сектантского мультикультурализма приговор будет вынесен даже в случае отсутствия таковых на территории проживания. Ведь мы имеем особую миссию, мы – избранные. У такой России «три пути. Все три тупиковые: а) И мы не хуже. б) Мы лучше. в) Мы – иные»⁵.

И кажется сомнительным, что в современной секулярной России становится реальностью любовь и милосердие. Осуществимы ли они на данном этапе? Этапе мышления в категориях «национальной и личной безопасности», демонстрирующих лишь манию преследования? Этапе поиска собственной идентичности, все явнее под давлением государства обнаруживающейся в принадлежности к определенному региону проживания или нации, а точнее – сверхнации, задаваемой известными концепциями «особой миссии русского народа», когда наблюдается тенденция социальной интеграции подчиненных с властьпридержащими и интеграции в мировое сообщество посредством интолерантных проявлений (Запад – чужой, так как навязывает свои требования, бывшие братья из СССР – не просто чужие, приезжающие на заработки и отбирающие те немногие блага, что имеются, но и преступники), а другими словами – расовой дискриминации? Вместо того, чтобы отречься от мессианизма и увидеть в России «не единственный избранный народ, а один из народов, который совместно с другими призван делать великое дело Божие, восполняя свои ценные особенности столь же ценными качествами всех других народов-братьев»⁶. Как бы враг не назывался – «загнивающий капитализм», «терроризм» или «фундаментализм» – он необходим системе социального контроля. Не существуй он в реальности, система его бы изобрела.

Учитывают ли данные обобщения роль практико-преобразующей деятельности субъекта, рождающегося при одних условиях и своей практической деятельностью создающего новые обстоятельства общественной жизни? А также возможно ли за выстроенными междисциплинарными барьерами постичь столь многосложное явление как одиночество, тем паче – в его агрессивном облике? Интересен взгляд на эту ситуацию Яходы⁷, заявившего, что «эта ограниченность напоминает некоего пастора Твакума из «Тома Джонса» (юмор. романа Филдинга), который сказал: «Когда я упомянул религию, я имел в виду христианство; но не просто христианство, а протестантизм, и не просто протестантизм, а англиканскую церковь»⁸.

Возможно, все же нечему удивляться. Кого сейчас чем-то приведешь в изумление? Разве что ребенка. Мы – взрослые, и поэтому сохраняем спокойствие и такую «модную» нынче толерантность (т.е. стойко проявляем терпимость по отношению ко всем и вся). Или по своей сути являемся «тепленькими»? В информационном обществе все обо всем знают. Но знают ли себя? А если знают, то насколько честны перед собой? И можем ли мы, члены научного сообщества, присягнуть пред ликом Истины в интеллектуальной честности, являющейся основой моральной честности (протестант Локк)? Или предпочитаем спать спокойно, без  рефлексии, в «хате скраю»? В то время как СМИ исключают новости, наводящие на размышления, а ведущие университеты социализируют «дельцов» и бюрократов от науки, изгоняя из своих рядов собственно благодушных ученых, честно занимающихся своим делом⁹? Возможно, данная ситуация сложилась вследствие того, что у представителя науки выражено «Мы» при отсутствии «Я», тогда как у одиночки-террориста «Я» зашкаливает? Русское «Мы» всегда смиренно, оно покорно терпит как в прошлом порабощение религиозной жизни государством, так и в настоящем – могущественную государственность, которая лишает человека прав личности и не защищает его достоинства. 

Тем не менее, режим патернализма уже в значительной мере уступил правлению индивидуализма, причем «собственнического индивидуализма»¹⁰. На исторической сцене появились монады-индивиды, характерной чертой которых стало обладание. Как минимум, собственной идентичностью или несколькими ее видами, словно у каждого должна быть некая идентичность. Это состояние развития, когда экономические и политические институты автономизируются и преследуя свои собственнические корыстные интересы, стремятся к интеллектуальному управлению (в качестве идеологического ресурса используя последние достижений науки и техники), когда человек чувствует себя совершенно отдельной единицей. Каждый сам за себя. Дефицит доверия. С развитием нашей цивилизации появилась склонность ставить «Я» превыше всех. Без каких-либо табу, без правил, без совести. И довольствуемся результатом – экологическим, социальным и духовным кризисом. Впрочем, попробуем спрогнозировать и оптимистичный вариант развития событий. Нынешнее кризисное состояние, по крайней мере, умозрительно, может оказаться наиболее оптимальным для изменения общественного сознания. Представляется, что если каждая отдельная нация, каждая отдельная семья и человеческая особь испытает на себе острую боль, причиняемую эгоизмом других, человечество станет более восприимчивым к альтруистическим идеям, заложенным некогда в учении Христа. Но катастрофа еще не грянула. И потому приходится мириться с тем, что, в частности, российская молодежь оценивает «успешность» жизни по банковскому счету, достигнутому общественному положению и беззаботному существованию.

Патернализм

Наши современники не настроены терпеть какие бы то ни было лишения и ограничения. Наблюдается тенденция к удовлетворению потребностей, прежде всего основных, базовых (в терминологии А.Маслоу). На вопрос «Что для Вас в жизни главное?» жители Санкт-Петербурга отвечают так: здоровье – 52.6%, семья – 50.6%, деньги – 34.6%, дети – 33.8%, работа – 24.2%, любовь – 22.2%, верные друзья – 13%, духовность – 11.2%, религия – 5%¹¹. То есть большая часть респондетов ориентируется на семейные ценности (не имеются ввиду традиционные ценности с господством мужчины и занимающейся домохозяйством женщиной, скорее, речь идет об эмоциональной привязанности) и желает здоровья себе и своим близким. Тем не менее, выходящая на первый план ценность «здоровья» позволяет утвердиться во мнении о возможном изменении ситуации и с духовными ценностями. Поскольку лишь познав множество болезней, люди научились ценить здоровье. Человеку мало знать, что в мире существует эгоизм, гнев, враждебность, ненависть, что есть тираны и преследуемые, это знание – мир чистой мысли. Он осведомлен уже и о грядущей мировой катастрофе, не знает, правда, будет ли это ядерный взрыв, эпидемия или столкновение Земли с кометой. Пока человек экспериментальным методом не окажется на границе со смертью, он не остановит саморазрушение и не познает этот мир. Лишь оказавшись в присутствии темных сил, он встанет перед альтернативой испытать их на себе или выступить против них, выбрав духовность, любовь, альтруизм. Испытав боль одиночества на себе, человек, как минимум, придет к знанию об этом опыте и к осознанию его границ.

У всех есть восприятие себя, с одной стороны, и восприятие окружающего мира –  с другой. Но на протяжении столетий человек думал о себе, главным образом, не как об индивидуальности, и тем более, не как о личности, а как о члене семьи, племени, касты, этноса. В традиционном обществе семья была главной ценностью для индивида. Если мужчина умирал, не оставив потомства, его брат обязан был «осеменить» вдову, чтобы избежать вымирания семьи (Второзак., 25:5-10). Родившийся ребенок у евреев не просто Давид, а сын Авраама, не Иосиф, а сын Давида. Член племени становился изгоем, если устанавливал родственные связи с другим племенем. Шотландцы даже в сравнительно недавние времена настаивали на целостности этноса. Цыгане в своем большинстве и по сей день не практикуют межэтнические браки. В Индии до сих пор придерживаются правила не принимать в семью представителя низшей касты.

Однако принятие Западом христианства изменило партикулярное историческое сознание. Именно институту церкви суждено было преодолеть этническую специфику и различия между расами и племенами. Была предпринята попытка сформировать универсальное сознание. Христос говорил, чтобы стать Его учеником, человек должен отказаться от всего, что имеет, в том числе, и от семьи, племени, этноса: «и если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете?» (Мф., 47:34), «всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником» (Лк. 14:33). Этот призыв – предложение  отказаться от отношений собственности. Применительно к семье – от права собственности на человеческое тело (мужа/жены), права собственности на детей и права собственности на общее имущество. Христос призвал не ограничиваться отождествлением себя с частью мира, с «семенем Авраамовом» или… «членом дома Романовых», а осознать свое родство со всеми людьми, с тем, чтобы осуществить свою прерогативу, как индивидуум, открывшийся безусловному и отказавшийся от его единоличного присвоения.

Отчего же западное христианство стало самой кровавой из известных религий? Охота на ведьм, крестовые походы… Сегодня каждый психолог сказал бы такому «борцу» за веру, что на самом деле он сражался сам с собой, а точнее – с теми аспектами своей личности, которые считал сатанинскими, демоническими или варварскими. Подсознательно зная о существовании негативных личностных аспектов, он сознательно доказывал свою праведность, проецируя собственные недостатки на других. Так как в противном случае ему пришлось бы иметь дело с самим собой. И признать собственное лжеверие, враждебность, ненависть, расизм. Как подметил Мишель Монтень, «христиане, исповедующие столь божественное и небесное учение, являются таковыми лишь по названию… одни уверяют, будто верят в то, во что на самом деле не верят; другие (и таковых гораздо больше) внушают это самим себе, не зная по-настоящему, что такое вера». И далее: «И мы еще удивляемся тому, что среди войн, которые терзают наше отечество, все творится и вершится так, как мы видим! Ведь мы сами, только мы сами в этом повинны… Бог оказывает свою чудодейственную помощь не нашим страстям, а вере и религии; но эта помощь оказывается через  людей, которые используют религию в своих интересах, между тем  как  должно  было  бы  быть наоборот… Никакая  вражда  не  может   сравниться   с христианской. Наше рвение творит  чудеса,  когда  оно  согласуется  с  нашей наклонностью к  ненависти,  жестокости,  тщеславию,  жадности,  злословию  и восстанию. Напротив, на путь доброты и умеренности его не заманить  ни  так, ни эдак, если только его что-либо не толкнет туда чудом»¹².

Со времен крестовых походов прошли столетия, но по-прежнему, уже в «развитом» индустриальном обществе, мы можем наблюдать тот же средневековый страх человека в рефлексии, не дающей, по его «глубочайшей» убежденности, уверенности в будущем. «Оставаться наедине с собой – не просто опасное, но причиняющее вред занятие», - как заявила одна из моих коллег.

Рефлексия

Отчего же типичные представители мегаполисов так боятся оставаться наедине с собой? Оттого, что оказавшись «лицом к лицу с самим собой, какой вы есть, и вы убеждаетесь, что вы пустой, глупый, тупой человек, исполненный чувства вины и тревоги, что вы мелкое, дрянное, несостоятельное существо, живущее “из вторых рук”»¹³. Те же, кому удается набраться мужества, чтобы относиться к себе с критикой, реалистично, выявляя все достоинства и недостатки, приходят к согласию с внутренним миром. Чем выше уровень согласия с собой, тем охотнее выказывается одобрение другим и приобретается навык замечать в людях лучшее, доверять им, несмотря на недостатки. Чем меньше мы судим свое окружение, тем самокритичнее оно становится, тем в большей степени выражает свои истинные чувства и эмоции.

А между тем осуждать «понаехавших» становится нормой, потому что они «грязные и тупые», «ментов» - потому как они агрессивные, гомосексуалистов - …наверное, из-за глубинного страха самим превратиться в таковых. Страха  «быть» . Никакие нравственные или идеологические ограничения не могут умилостивить этот животный страх. Поскольку таковые просто отсутствуют.

Преодолеть экстремистские настроения путём политических и экономических решений невозможно, поскольку если ранее человечество зависело от природных и экономических факторов, то в наше время культура, как и повседневные человеческие практики, начинают доминировать. Функции культуры приобретают господствующее значение в социальной системе, как и саморефлексирующая личность с ее практической активностью. Соответственно, необходимо активнее использовать образовательный ресурс (разрабатывать, модернизировать и внедрять в систему образования всех уровней учебные материалы и технологии, направленные на воспитание подрастающего поколения в духе гражданской солидарности) и формировать уважение к иным способам жизни, к иным культурным формам уже в личности подрастающего поколения.

Длительный период времени религия являлась инструментом сакрализации идентичности, оставаясь единственным интегрирующим началом, позволяющим увидеть отличия одного народа от другого; она не только давала возможность осознать верующему его включенность в единую религиозную общность, но и формировала основания коллективного существования и деятельности всего общества, стимулируя групповую консолидированность. На смену религии пришли ее псевдозаменители - коммунизм, капитализм. Для многих наших соотечественников новой ценностью стали деньги, в них происходит самоутверждение. «Это не идеологический материализм, но обычай, широко распространенный в обществе. Это не принуждение, не вызывающая анти-истина, против которой можно бороться. Это диктатура без диктатора, от которой трудно уйти. Говорят только об экономике. Все покупается и все продается… Диктатура материализма чувствуется и в Африке, где предложений работы и возможностей значительно меньше. Перед лицом денег и логики выгоды, другие ценности – человеческие, семейные, нематериальные – теряют свою привлекательность. Так происходит во всем глобализированном мире. Достаточно подумать об Азии и о тяжелом труде, которого требует мир азиатского производства. Можно было бы назвать это жизнью без воскресенья. Сегодня жизнь миллионов людей, на богатом Севере и бедном Юге, по необходимости, из страха потерять возможность, склоняется перед диктатурой материализма, от которой трудно уйти»¹⁴.

Поскольку целый ряд критериев группового членства ослабевает, а приобретенный жизненный опыт не пригоден в новой для мира ситуации острого столкновения символических и культурных капиталов, важным стимулом для индивидуальной идентификации и солидарности становятся политически активные этнонациональные движения, в свою очередь «фрагментирующие» некогда относительно цельное социальное пространство. Тем не менее, как и прежде, каждый из нас, если не погружается без остатка в свои суетные заботы, обнаруживает бессмысленность существования, впрочем, наши эгоистические устремления требуют отказаться от сделанных открытий, доставляющих экзистенциальные страдания. Зачастую только безысходность давящих обстоятельств, главным из которых, пожалуй, следует считать непризнание сконструированной идентичности со стороны значимых «других», подталкивает нас искать выход безотносительно к построению очередного мифа идентичности, и внимательно задумываться о причинах наших несчастий не без анализа личностных особенностей, но без абсолютизации культурных и социальных различий. 

«Наша способность к агрессии, наше стремление доминировать... — пишет немецкий этолог И. Эйбл-Эйбесфельдт (Eibl-Eibesfeldt 1., Sutherlin Ch. Fear, Defence and Agression in Animal and Man // Fear and Defence. Chur, 1990. - P. 393), — превращается в войну, которая зави­сит от культурных факторов, таких, как технология и внедрение в соз­нание, индоктринация групповых ценностей, которые учат нас (что про­тив нашей естественной склонности) рассматривать интерес семьи и рода второстепенным по сравнению с лояльностью по отношению к лидеру, который представляет группу. Путем индоктринации не члены группы объявляются полулюдьми или нелюдьми совсем»¹⁵. Посредством СМИ система столь эффективно информирует общество о «нелюдях», что превращает его в запуганное унифицированное псевдообщество, состоящее из закабаленных «недолюдей», разобщенных друг с другом до нисхождения на этап деградации самостоятельного мышления, непосредственного проявления чувств и активных действий. В свою очередь, потребители информации не имеют никакого влияния на СМК, навязывающих свои правила игры. «То, что апелляция к интересам аудитории активно используется всеми участниками игры для легитимации собственной деятельности, не значит, что аудитория участвует в игре – в игре участвует ее образ… аудитория – это миф, который придумывает себе журналист, а миф – это то, что можно определить и переопределить с долей свободы гораздо большей, чем при общении с “реальными” агентами»¹⁶.

Неудивительно, что в предлагаемых обстоятельствах индивид превращается в конформного манипулятора, с той лишь разницей, какая на нем маска – активного тирана или пассивной жертвы. Впрочем, не все ли равно?  Главное – выжить, зацепившись за что-нибудь, естественно, самое доступное восприятию, а там – хоть потоп! Этологическое изучение человека доказывает, что «страх перед неизведанным тормо­зит процесс познания в целом… в поведенческом аспекте данный дисбаланс означает уменьше­ние количества принятия решений на основе ориентировочно-исследова­тельской деятельности, идеально-планирующей функции (разум), все боль­шее значение приобретают неконтролируемые импульсы (агрессивность). Зачем что-то изучать, познавать, когда насилием, агрессивностью можно быстрее достичь цель… Личность деградирует, ее содержание сужается до тотальной враждебности к “Дру­гому”. В образе другого может персонифицироваться носитель других идей, мнений, человек другой расы, социальной или этнической общности, говорящий на незнакомом языке»¹⁷. Однако самый успешный манипулятор – тот, кто играет на чувстве солидарности, кто способен убедить других людей, что их интересы и чувства ему близки, что он «вылеплен из того же теста».

И все же хочется верить, что мы живем в интеллектуальную эпоху. И должны знать, что в первоначальном значении слова «быть агрессивным» означали нечто вроде «двигаться в направлении цели без страха и сомнения» (корень aggredi происходит от adgradi, gradus означает «шаг», а ad —«на»). Поэтому можем использовать личную агрессию для достижения какой-либо поставленной цели, не причиняющей вреда «другому», например, для активной творческой деятельности. И должны понимать, что авторитет, применяющий в качестве средства управления страх, вовсе не авторитет. Всегда есть выбор. Есть тоталитарные системы управления, есть и демократические, существуют формализованные организации, но с ними соседствуют неформальные объединения, бывают не только тоталитарные культы, но и гуманистические религии. Однако при всем имеющемся в наличии разнообразии, как отмечал Фромм, человеку свойственно страдать в любой системе ориентации: в авторитарной – из-за  страха, страха перед Бо­гом, боязни наказания; в гуманистической – из-за страха потерять самого себя, совершить преступление перед собой.

Таким образом, страх довел до человеческой антипатии, моральной отчужденности и предельной эгоцентричности. Достаточно вспомнить ряд убийств, происходивших на глазах сотен людей в разных уголках земного шара, но с одинаковым печально известным концом. Наблюдающие за происходящим из своих окон не только не спешили на помощь умирающему, но даже не звонили в полицию и скорую помощь. Американские психологи, воссоздавшие ситуацию в лабораторном эксперименте, пришли к выводу, что виноват эффект толпы и рациональный расчетливый выбор. Зачем предпринимать какие-то шаги, когда кто-то другой может их осуществить? Наблюдатели – не родственники, не члены одной социальной группы, они – чужие, как чужой и тот, кто зовет на помощь.

А часто ли прохожие склоняются над лежащим на тротуаре человеком? Как-то одному нашему знакомому пришлось промерзнуть на снегу около 2 часов. Случай произошел на Невском проспекте (так сказать в самом центре культурной столицы) с молодым человеком 28 лет, трезвым, но имеющим один физический недостаток – больное сердце. Результат человеческого равнодушия – клиническая смерть.

Надеюсь, никто в своей жизни не столкнется с отказом работников скорой помощи приехать по вызову к человеку, жалующемуся на боль в сердце. В Санкт-Петербурге, это типичная ситуация. И здесь уже речь не может идти об эффекте толпы («поступаю как все»), но о жестоком равнодушии, халатности и непрофессионализме.

Можно напомнить и эксперимент в духовной семинарии. В нем одну группу семинаристов напутствовали словами: «Вы опаздываете, вас ждут уже несколько минут, так что лучше поторопиться», а другой сообщали: «У вас в запасе некоторое время, но ничего не случится, если вы придете пораньше». По дороге студенты встречали человека, который полулежал на обочине, слегка стонал и кашлял. Из тех, кому было рекомендовано поторопиться, лишь 10% пришли на помощь несчастному (который, естественно, был сообщником психологов). А среди семинаристов, считавших, что времени у них в избытке, таких оказалось 63%. Удивительно, но такая маленькая деталь, как наличие или отсутствие времени, изменила уровень отзывчивости аж в 6 раз и оказалась сильнее, чем нравственные качества и религиозное воспитание.

Так что же тогда заставляет людей быть равнодушными, что приводит к страху и отчаянию? Что делает возможным делить мир на друзей и врагов, добро и зло, Россию – Запад? Вот вопросы, на которые надо ответить, в первую очередь. Наш ответ – переживание обособления собственного «Я» («Мы»), его ограничения в пространственном и временном континууме, а в крайнем грубом варианте – возведение самости в мраморный дворец за семью замками, куда посторонним вход строго запрещен, а любого, кто посмеет зайти на территорию прекрасного замка, укусит злая сторожевая собака по прозвищу «Не верю».

Одиночка ничего никому не должен. Его логика автономна. Он безразличен ко всему сущему. Он сам производит себя, он – творец и Бог. В первый день, получив удар от судьбы, он преображает его в кризис идентичности, во второй – погружается в свои страдания, в третий – раздувает их до уровня мира, в котором лишь он один, семейные и социальные связи распались; на четвертый день табу отвергнуты; на пятый – выплескивает накопившееся (тоску, боль, гнев, ревность, ненависть) на близких, затем – на дальних, стирая всех из памяти своей и не оставляя надежды на будущее. Или стирает в порошок самого себя. За запертыми дверьми он не сомневается, но уверен, он не реагирует, но утверждает, он не думает, но действует. Чем плотнее закрыты двери, чем отчужденнее он от семьи, социума и прошлого и тем больше негативной энергии он сможет накопить, чтобы возвыситься в собственных глазах до небес и смести всех на своем пути. Неважно, активен он или пассивен. Если активен, то его агрессия уничтожит других; если пассивен – самоустранится. Но чем бы не мотивировалось одиночество, целей своих оно не достигнет.

Ж.-П. Сартр

Как писал Сартр: «Антисемитизм – это свободный и тотальный выбор самого себя, это тотальный подход не только к евреям, но и вообще — к людям, к истории и к обществу, это одновременно и страсть, и мировоззрение». И далее: «Не черты еврейского характера порождают антисемитизм, а, наоборот, именно антисемитизм создает еврея»¹⁸. То есть источник антисемитизма – не еврей, а антисемит. Как источник одиночества – не люди, не обстоятельства, не судьба, не государство и не Бог, а одиночка, на микроуровне представленный человеком, на макроуровне – обществом и государством. Одиночка не знает других, поэтому не верит им, поэтому не идет на общение, а не общается он, так как боится. Не людей, конечно, а самого себя и своего бытия. Страх рефлектировать побуждает его проецировать недоверие к «другому» и становится повседневностью, разделяемую абсолютным большинством и скрепленную договором о «невмешательстве» в жизнь этого «другого».

Чем меньше человек уверен в себе, тем больше будет заглушать голос совести, который опровергает его, и тем решительнее не верить «другим». Одиночка хочет быть как минимум вторым после Бога, но всегда находится кто-то выше, сильнее, быстрее. И у него два пути – крах амбиций и полное погружение во мрак своих фантазий (стратегия дистанцирования или избегания проблемы либо стратегия искусственной позитивной переоценки) или объявление войны за право быть центом Вселенной (стратегия противостоящего овладения ситуацией). С точки зрения Иммануила Канта, «для самой же войны не нужно особых побудительных причин: она привита, по-видимому, человеческой природе», и «считается даже чем-то благородным, к чему человека побуждает честолюбие, а не жажда выгоды; это ведет к тому, что военная доблесть рассматривается как имеющая большую непосредственную ценность (у американских дикарей, равно как у европейских во времена рыцарства) не только во время войны (что справедливо), но также в качестве причины войны (daB Krieg sei), и часто война начинается только для того, чтобы выказать эту доблесть; стало быть, в самой войне усматривается внутреннее достоинство, так что даже философы восхваляют войну как нечто облагораживающее род человеческий, забыв известное изречение грека: “Война дурна тем, что больше создает злых людей, чем уничтожает их”»¹⁹. Итак, если война является причиной себя самой, то бесполезно спрашивать с кого-либо о мотивах ее объявления. Важно понять – как ее остановить.

Иммануил Кант

Существует ли лекарство от войны? Думаем, в аптеках нам предложат целый набор соответствующих транквилизаторов, товарооборот успокоительных средств и антидепрессантов с каждым годом увеличивается. Но действительно целебное средство –  сформировать рефлексивное сознание и прекратить отождествлять себя со сверхчеловеком. 

Чтобы прийти к наслаждению Всем,
не желай наслаждаться ни чем;
Чтобы прийти к обладанию Всем,
не желай обладать ни чем.
Чтобы стать Всем,
не желай быть ни кем. (Св. Хуан де ла Крус)

В определенном смысле одиночество – это милость, дар, который может способствовать творческому прозрению. Но только в данном контексте. Поскольку очень многие становятся заложниками одиночества, привязываются к нему, драматизируя или прославляя свое состояние. Появление одиночества само по себе ни плохо и ни хорошо, не нужно его избегать или презирать, оно просто является знаком, который нужно прочесть. И означает он – одинокому свойственно быть одному. Важен не сам текст, а то, каким образом его прочитывают. Углубляются ли в чтение, замыкаясь в собственном воображении, или обращаются к автору, вступая с ним в диалог, и «если снизойдет благодать, то могут совместно справиться с последствиями кризиса, если уж его избежать не удалось»²⁰.

Ю. Хабермас

Итак, у одиночки есть и третий путь, не предполагающий борьбы с собой или войны с другими (стратегия принятия ответственности и самоконтроля), и путь этот называется «прозрение». Прозреть – значит увидеть, что одиночество – есть различение (во-первых, своего и чужого, во-вторых, единичного, особенного и общего), без которого невозможно отождествление, это лишь мгновение, за которым последует другое мгновение, важно лишь, чтобы это последующее жизненное мгновение качественно отличалось от предыдущего, не обособляясь от целого и не рассматриваясь постоянно в оппозиционных категориях. Таким образом, цель данного пути – стать другим, расставшись с собой – обрести цельность и свободу от эгоистичного «Я», изменив восприятие до уровня выхода за рамки собственных проблем и достигнув нового единства с миром – «космополитической солидарности» (в терминологии Ю.Хабермаса).

Проблема идентификации и наши возможности в преодолении кризиса социальных связей

Для обнаруживших одиночество ничто не выглядит как само собой разумеющееся. Семейное наследство является для них совершенно бесполезным, чтобы понять и творить окружающую реальность; институт семьи представляется многим слишком шатким, чтобы рассматривать его как место осуществления личных амбиций. И не случайно. Достаточно взглянуть на динамику разводов в ХХ веке:  в начале ХХ века был один развод на 100 браков, в середине 1950-х разводом заканчивался уже каждый из 15 браков, в 1970-1980-х – один из трех, в 1990 году – один из двух, в 2000 году на  каждый брак – почти один развод²¹. 

Тем не менее, большинство наших современников представляют счастье только вдвоем. Никогда еще пара не была объектом такого эмоционального и культурного внимания, как сейчас. Что объяснимо: гармония, уравновешенность, сексуальное, интеллектуальное и культурное общение. Как итог, люди стремятся не к автономии, а к близости, к заброшенности в руки другого, к телесному удовольствию, к чувству слияния, общности судьбы и к верности. Как итог, снижается возраст вступающих в сексуальные отношения, молодые люди пытаются найти ту надежность, которую не обнаружили в самих себе. Не случайно в психологии появился термин «одиночество вдвоем» - состояние, возникающее вследствие любовной зависимости.

Среди психологических задач молодежи классически присутствует стремление к «эмоциональной зрелости» и к «конструированию идентичности». Сомнительно, что преждевременно пережитое в паре благоприятствует как первой, так и второй задачам. Брак – это, прежде всего, служение Другому. В то время как, освободившись от родительской опеки, девушки и юноши стремятся идентифицироваться через партнерство, идентификация играет роль или заменителя родителей, или плюшевой игрушки, что продляет жизнь их инфантильной эмоциональности. Едва достигшие половой зрелости, молодые люди, таким образом, подражают клише, передаваемые культурой и СМИ. Взаимоотношения «носят теперь не более как случайный и отрывочный характер, поскольку они основаны на глобальном опыте, а не на конкретном восприятии одного субъекта другим» - пишет К. Леви-Строс, отмечая опосредованный характер общения в современном обществе (через документы, административный аппарат) в противоположность непосредственной коммуникации в традиционном обществе²².

К. Леви-Строс

Дефицит занятости, в свою очередь, не предоставляет людям возможности играть определенные профессиональные роли; а наличие материальных средств не защищает от осознания пустоты собственного существования. Поясним. Вследствие разделения труда и институционального отделения работы от сферы досуга, индивид столкнулся с проблемой организации своего свободного времени. Казалось бы, невозможность реализовать себя  профессионально в рамках жестко структурированных институтов публичной сферы с лихвой окупается предоставленной свободой в частной сфере социальной реальности. Но самоосуществление здесь оказывается ограниченным в связи с отсутствием необходимых ресурсов (физических, интеллектуальных, финансовых и др.). К примеру, жаждущий стать профессором и приступивший к написанию текста диссертации, аспирант понимает, что он не может писать, так ему нечего сказать научному сообществу.

Как результат – правила, которые управляют обществом, теряют для индивида всякий смысл – наступает  изоляция, не только вследствие исторического развития общества, его дифференциации, но также из-за желания общества отречься, избавиться от некоторых своих членов. Не имея ни статуса, ни социальной роли, не в силах отделаться от проблемы цели собственной жизни, индивиды выпадают из интегрированного общества и встают перед выбором: либо ликвидировать инстанцию, которая создает проблемы, т.е. самоуничтожиться, либо противостоять социуму, либо погрузиться в самую глубину своего внутреннего мира, чтобы достичь понимания собственной идентичности.

Первый вариант пути в социальном аспекте проистекает из актуальных проблем повседневной жизни человека, или из желания отомстить исключившему обществу (еще Э. Дюркгейм доказал, что наличие в городах формализованных отношений между людьми, отсутствие солидарности приводит к самоубийствам), или из-за невозможности занять место, которое де факто предназначено; и в индивидуальном аспекте основан на надежде избавления от страданий. В основе второго варианта – девиантного – лежит желание обрести идентичность через противопоставление себя некоторому социальному целому. Подобное поведение представляет собой стратегию преодоления диффузной, неопределенной идентичности, при которой человек предпочитает выбрать негативную социальную идентичность, чем быть никем или неопределенным, незамеченным. Но такой выбор спасет его лишь на время, в конце дороги индивид должен будет исчезнуть.

Относительно третьего выбора… зададимся вопросом: можно ли, действительно, достичь основы своей индивидуальности вне социальных связей, без благоприятного случая, без содействия, без возможности выразить свои идеи так, чтобы быть понятым? По мнению представителей гуманистической психологии²³, уединение имеет смысл только при наличии общения. Диалог с самим собой возможен лишь при общении с другими, именно общение с людьми является контекстом всех личностных переживаний. В противном случае, человек лишается способности выразить себя. Уединение предполагает сознательный акт человека: отход от общества,  в котором он существует в условиях постоянной публичности, а значит, - эмоциональной напряженности, как следствие – актуализируется потребность в уединении. Человек «уходит» в стремлении познания себя, для анализа действительности, определения смысла жизни, для обретения свободы. В культурном аспекте «уединение» может пониматься как некая техника, способ мышления, возможность для творчества, концентрации на своем микрокосме – выражении макрокосма.

Итак, каждый вынужден взять на себя прямую ответственность за создание собственной идентификации. Но найти себя возможно единственным путем – сопоставляя собственную идентичность с другими. Некоторые отстаивают ценность семейных корней и культурные принципы, передававшиеся из поколения в поколение. Другие пытаются определить свою идентичность через проигрывание различных профессиональных ролей и социальный статус. Наконец, третьи вкладывают материальные средства в то, чтобы отделаться от назойливой проблемы идентичности.

Включение индивида в систему социальных коммуникаций, важнейшая из которых - межличностная коммуникация, является необходимым условием и базовой характеристикой его повседневности.Однаков постиндустриальных обществах из-за географической мобильности, связь с местным пространством уменьшается; с наступлением конца массового производства и развитием потребления исчезает эталон, охватывающий один социальный класс; в связи с утратой видимости больших корпораций, исчезает униформа как символ профессиональной идентичности, приобретаемой на всю жизнь. Современные мегаполисы утратили традиционные формы солидарности и поддерживают лишь индивидуалистическую стратегию поведения. В то же время известно, что в периоды всеобщей неуверенности в обществе возрастает когнитивная потребность в общности.

Чем более человек ищет возможности общения, тем более ужасным для него становится состояние изоляции. Подобную дихотомию – противопоставление «сильного» и «слабого» в коммуникации – подробно рассматривает П.М. Ершов: «Сильнее тот, кто меньше нуждается в партнере, но нужда в нем может быть продиктована и дружественностью и недостат­ком силы» и далее: «слабый выдает новую, как он думает, для партнера ин­формацию, чтобы произошли нужные ему сдвиги в сознании партнера, а чтобы знать, что они действительно произошли, он до­бывает информацию… нередко выдаваемая информация оказывается либо недоста­точно новой, либо недостаточно значительной для партнера по­тому, что важное для одного не представляет той же ценности для другого. При этом проявляется так же и умение каждого учитывать интересы и предынформированность партнера — умение выда­вать информацию, которая в данной ситуации наиболее эффек­тивна»²⁴. Удовлетворяя потребность в признании и силе, люди создают такую самопрезентацию, которая соответствует их идеалу «Я» и замещает плохое реальное «Я».

С ослаблением роли непосредственного общения уже не выглядит коммерчески несостоятельным проект «Служба извинений», осуществляемый группой психологов  (г. Днепропетровск), куда может обратиться любой, кто боится посмотреть прямо в глаза своему близкому, кто не хочет испытывать никаких эмоций, кто так никогда и не почувствует накатывающей на щемящее от осознания собственной вины сердце теплой волны полного счастливого покоя, охватывающего все клеточки сознания вслед за искренним раскаянием в вольном или невольном прегрешении. Служба процветает. Современные высококвалифицированные специалисты в области покаянных ритуалов десятки раз за день зачитывают тщательно прописанные по идеальной схеме тексты извинений. Впрочем, нельзя сказать, что жители мегаполисов не хотят учиться общению. Огромной популярностью пользуются тренинги коммуникативной компетентности, эффективного делового общения, в очередь выстраиваются желающие освоить технологию пикапа (знакомства и соблазнения девушки). Заметьте: именно технологию, причем именно западный стандарт общения, вместо познания индивидуальности «Другого» и собственной уникальности.

В принципе, мы не противники социальных технологий. Даже ничего не имеем против «инновационной» технологии оценки качества преподавания в вузах по результатам тестирования студентов и, соответственно, - не против натаскивания студентов к очередному экзамену. Но не возражаем мы, поскольку остается еще время на развитие творческих способностей молодых людей. К примеру, будущий специалист по социальной работе, осваивая профессию посредством творчества, не только когнитивным путем выстраивает определенную социальную ситуацию, но и проживает ее. Вначале он расширяет восприятие, затем развивает воображение, становясь способным принимать то новое, что отсутствовало в прежнем опыте. Опытное постижение разнообразных стратегий поведения, стилей жизни научает установить коммуникацию с каждым,  независимо от возраста, социального положения и культурных различий и, безусловно, найдет применение в будущем при работе с клиентами. Т.е. сегодня еще удается совмещать системные формальные «педагогические технологии» традиционной модели образования с процессом творческой педагогической деятельности, но что будет завтра? Если уже в настоящем во многих образовательных учреждениях воспитание личности – исключение из правил. Что, в целом, понятно. Массовая виртуальная образованность вполне удовлетворяет интересам рыночной экономики. «Образ» мира не заставляет всматриваться, вслушиваться, вчувствоваться и вдумываться. Конечно, в появлении «виртуального человека» можно обвинять рыночную экономику, капитализм, постмодернизм и прочее, но возможно, стоит задуматься и тем, кто выбирает путь педагога?

Таким образом, типичный представитель современной западной культуры, выкладывает на прилавок имеющиеся у него достоинства (молодость, красоту, ум) и взамен приобретает социально-психологические блага (статус, дружбу, авторитет). То есть в процессе культурных преобразований, происходивших в Европе в ХV-ХVI вв., по мере развития рыночных отношений изменилось отношение людей к миру, суть которого – отчуждение. Тотальное отчуждение характерно индустриальному обществу второй половины ХХ века, породившему тип личности, которая безразлична к окружающему миру, не считается с прошлым и будущим, не имеет внутренней ориентации, принципов и не способна к уединению. «Его отношения с собратьями, в каждом из которых он видит возможного конкурента, приобрели харак­тер отчужденности и враждебности; он свободен — это значит он оди­нок, изолирован, ему угрожают со всех сторон... Рай утрачен навсегда; индивид стоит один, лицом к лицу со всем миром, безграничным и угро­жающим. Новая свобода неизбежно вызывает ощущение неуверенности и бессилия, сомнения, одиночества и тревоги»²⁵. Но еще стоики отметили, что мудрость состоит в знании того, что «Я» могу и чего «Я» не могу сделать, и лишь на основе такой мудрости индивиду предоставляется свобода.

Так стоит ли нам равняться на Запад и лезть из кожи вон в попытках усвоить его современные достижения? Ведь несомненно, что модернизация – противоречивый процесс, это – «а) перемены против стабильности, б) новые принципы рациональности против культурного достояния, в) свобода против авторитаризма»²⁶. И на сегодняшний день очевидно, что мы не сумели разрешить данные противоречия, проведенные реформы должным образом не обеспечили удовлетворение базовой потребности – в социальной и физической безопасности, но привели к дезорганизации российского общества, породили отчуждение различных социальных групп, недоверие друг к другу и, как следствие – безответственность по отношению к окружающему миру (как природному, так и социальному). Каждая социальная группа таким образом выстраивает свое поведение, чтобы ее собственная деятельность представлялась как ориентированная на общее благо, а ее интересы казались всем моральными.

Вспомним известное высказывание М. Вебера: «Интересы  (материальные и духовные), а не идеи непосредственно управляют действием человека. Но картины мира, создаваемые идеями, очень часто, как стрелочники, определяли пути, по которым динамика интересов продвигала действие»²⁷. Представляется, что российское общество встанет на путь интеграции, когда отдельные его сообщества, также как и отдельные индивиды приобретут способность согласовывать «идеи» и собственные интересы. Да, люди ставят перед собой цели и добиваются их осуществления. Однако особенность частных, мимолетных целей заключается в том, что по их достижении они утрачивают свою побуждающую к действию силу. А вместе с тем такие цели утрачивают и способность освещать более отдаленные перспективы человеческой жизнедеятельности. Отсюда – с тем чтобы не превратиться в «бездушных профессионалов» и «бессердечных сластолюбцев» – особое значение в нашей жизни более отдаленных целей, значение цели всех целей, ее основополагающей идеи, которой может быть либо «новая пророческая идея» либо возрождение «прежних представлений и идеалов»²⁸.

М. Вебер

Естественно, что с упразднением советской системы, люди в значительной мере лишились своих прежних ориентаций, вследствие чего планируемые жизненные перспективы стали сомнительными. Россияне утратили веру в возможность собственного активного развития и влияния на социальную среду таким образом, чтобы она соответствовала их личным потребностям и интересам. В большинстве своем они всего лишь пытаются приспособить желания и цели к существующим реалиям, причем затрачивают при этом неимоверные жизненные усилия. Отсутствие убеждения в самоэффективности и собственных способностях к достижению жизненно важных целей приводят к таким кризисным социопсихологическим явлениям, как пессимизм, апатия, одиночество и самоуничтожение.

Крушение СССР и прежней системы для пожилых лиц, в большинстве своем имеющих высокую степень идентификации с социалистическим целеполаганием, означает девальвацию их жизненного опыта, всех достижений перед государством и обществом. Разочарование в обесценивании жизни к тому же усиливается нежеланием молодежи перенимать их опыт. Тимуровцев сегодня нет. Нет оттого, что нарушены традиции меценатства и волонтерской работы. На современном этапе меценатство и добровольческая деятельность подчас становятся средствами саморекламы и получения налоговых льгот, тогда как в дореволюционный период для российских меценатов был важен сам факт помощи, поддержки, а не только прославление собственного имени. Да и чему с позиции молодежи могут научить старики, разговаривающие на другом языке и не имеющие элементарных навыков использования технических новинок? Как следствие, молодежь не полагается на их помощь и изолируется в среде сверстников. Ей не могут помочь родители, которые думают о том, как повысить свой социальный статус и заботятся, главным образом, о хлебе насущном, затрачивая свое время не на воспитание детей, а на переобучение, профессиональную переориентацию, на освоение нового экономического и общественного порядка.

А порядок этот, представлявшийся по началу гуманистическим и антитоталитарным, на поверку оказался утопией. Приходит осознание того, что «и капита­листу, и советскому функционеру одинаково важно доводить людей до состояния не способных к сопротивлению поддан­ных под лозунгом "Долой индивидуальность"»²⁹. Снижается доверие к рыночной экономике, возникает скептицизм по отношению к любым институтам с присущими им формальными процедурами, возрастает недовольство социальным неравенством и невозможностью что-либо планировать на будущее, обостряется чувство собственной неполноценности.

Где же найти индивиду силы, чтобы поверить в позитивность социальных связей и в возможность существования вообще? Уповать на свидетеля. Невозможно очень долго быть кем-то исключительно для себя. «Личность не самодостаточна, она не может довольствоваться собой. Она всегда предполагает существование других личностей, выход из себя в другого»³⁰.  Роль свидетеля – в выполнении задачи поддержки, придания большего значения жизненным событиям созидающего, демонстрации индивиду того, что он не только находится в одиночестве своих созиданий, но и участвует в делимой реальности и поэтому может считать себя принадлежащим человеческому обществу.

Выход из состояния отверженности обществом знаменуется этапом примирения с другими. Другие должны принять эту новую идентичность. Возвращение к социальной жизни требует понимания ее нужд или ее ожиданий, а также желания их удовлетворять. Казалось бы – парадокс, но, тем не менее, необходимый парадокс: бывший изгнанник должен научиться ставить себя на место тех, кто его лишил всего, чтобы снова обрести способность жить и действовать. Суть в том, что без уединения мы бы не смогли ничего узнать про общение, одно не может существовать без другого. Это сущностное единство противоположностей убедительно показано в гештальт-теории. Согласно ее положениям мы можем осознавать какой-либо объект лишь в его отношении к контрастному фону. Например, свет представляет собой светлую фигуру на темном фоне. И не будь темноты, мы бы никогда не смогли воспринять свет. Светлое и темное являются двумя аспектами единого гештальта восприятия. Точно также мы не можем воспринимать общение кроме как по отношению к уединению.

Гештальт

Таким образом, пройдя через мрак изгнания, индивид получает, в конце концов, исключительный дар – внутренний свет освобождения, отныне он способен совершать деяния без извлечения какой-либо выгоды. В поиске душевного покоя такой человек более не манипулирует одними, противопоставляя их другим. Научившись созидать себя, он становится по-настоящему счастливым, т.к. может передать мастерство и другим, лишенным поддержки в современной жестокой реальности. Общение необходимо человеку для проявления себя как личности, тем самым, реализации потребности в успехе, социальном или духовном. «При общении - писал К.С. Станиславский, - вы прежде всего ищите в человеке душу, его внутренний мир… Для того, чтобы общаться, надо иметь то, чем можно общаться, то есть, прежде всего, свои собственные пережитые чувства и мысли»³¹. Соответственно, человек как объект общения для других людей не может исчерпать себя лишь внешним обликом, он должен быть наделен большим внутренним багажом мыслей, чувств, нравственных начал, который выявляет его индивидуальные характеристики и превращает в интересного человека.

Причем интерес для других представляет не столько тот, кто владеет и умеет преподнести идеи, сведения, эмоции (т.е. информацию), сколько личность, умеющая вести диалог.

К.С. Станиславский

Мы солидарны с М. Бубером, полагавшим, что для возможности диалога необходимы две предпосылки – способность к дистанциированию и к вступлению-в-отношение. Осознание себя как внутренней целостности и противопоставление этой целостности мира как самостоятельного бытия есть акт дистанциирования. Но занимая отстраненную, внешнюю позицию по отношению к бытию окружающей действительности, человек пытается самоутвердиться, и это утверждение является иллюзией. Отстранение от «живых взаимоотношений» приводит лишь к отчуждению от самого себя. Безусловно, при этом человек способен занимается категоризацией, анализом и оценкой окружающей реальности, но не имеет возможности вступать в диалог, так как не погружается в общение со всей полнотой, без остатка. Для него другие являются исключительно объектом манипулирования, средством достижения своих целей, решением личных проблем, то есть являются «Оно». Вступая в отношение с «Оно» человек ведет «монолог, замаскированный под диалог»³².

М. Бубер

Только выход за пределы объектных отношений в сферу «осознания» (в том числе собственной сущности), диалога «Я-Ты» позволяет проникнуть в подлинное бытие социальной реальности. Открываясь «Ты» во всей своей целостности как к «личностям, существующим самостоятельно и постоянно, независимо от чьих-либо потребностей», доверяя «Ты» как «Я», уникальному и неповторимому, человек одновременно открывается и доверяет самому себе, тем самым, обнаруживая свою индивидуальность и становясь способным посредством мысли, чувства, действия отдавать ее другим³³. При этом нравственность не носит индивидуалистический характер, не является поступком одного человека, как это постулируется в новоевропейской этике, а является отражением нравственности другого, который, в свою очередь, отражает степень нашего совершенства.

Взять верх над общей социальной тенденцией – вызов, подразумевающий необходимость найти единственную свою дорогу и постоянно преодолевать давление тех, кто также согнан с пути к обычным источникам идентичности. Лишь тогда нам удастся достичь гармонии с самим собой, когда научимся учитывать своеобразие друг друга, уважать и ценить мир других, самых разнообразных культур. Необходимо, как писал Б. Малиновский, «научиться думать, видеть, чувствовать, а иногда и вести себя как представитель данной культуры. Это не означает, что мы просто должны понять мир другого человека посредством общения. Посредством этнографического диалога мы должны создать мир, общий с ним»³⁴.

Б. Малиновский

Свт. Николай Японский

Вспомним святого равноапостольного Николая Японского, благодаря жизненному подвигу которого в Японии изменилось отношение к христианству – от запрета открытой проповеди православия до принятия его (за полвека деятельности Николая Японского в 266 общинах Японской Православной Церкви было 33017 христиан, 1 архиепископ, 1 епископ, 35 священников, 6 диаконов, 14 учителей пения, 116 проповедников-катихизаторов).

Итак, открываясь для общения с человеком любой нации и веры, мы возрождаем в себе доверие и преодолеваем страх самого себя и своего бытия, страх рефлексии, присущий абсолютному большинству и скрепленный договором о «невмешательстве» в жизнь другого.

На пути к диалогу

Что же является для православного человека основным препятствием при вступлении в диалог с ближним своим? Во-первых, в публичной коммуникации он должен переходить на секулярный язык и искать аргументы вне­религиозного характера, что зачастую ставит в трудное положение, так как религиозные языки невозможно перевести на мирской язык, без утраты части смысловых структур. После ряда неудачных попыток донести свое видение мира, он может замкнуться, как минимум, в своей общине, как максимум, в себе самом.

Во-вторых, как подтвердит нам любой специалист в области межкультурной коммуникации, мы не слышим собеседника, главным образом, от того, что заняты собственной речью, от того, что с детства не научились слушать. Однако, обучившись навыкам рефлексивных и эмпатических реакций и активно используя их в общении, мы имеем шанс превратится в отзывчивых слушателей, понимая не только наших соотечественников, но в определенной степени и иностранцев. Относительно религиозной деятельности, то слова Иисуса «идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам» (Мф.28:19-20) призывают к общению именно с людьми другой культуры, другой веры. Так как «в некотором, более глубоком смысле всякая вера абсолютно индивидуальна, в каждом человеке – иная; так что, строго говоря, есть столько же религий, столько же вероисповеданий, сколько есть личностей – совершенно так же, как есть столько же форм любви, сколько есть на свете любящих людей»³⁵.   

Самовыражение в диалоге является непродуктивным, оно лишь удваивает самого себя, но «напряженная и любящая вненаходимость» по отношению к другому приводит к определению своего уникального места в бытии³⁶. Знание своего единственного места делает возможным диалог с самобытным Другим.

Русская Православная Церковь сумела занять определенную нишу в российском обществе в рядах других социальных институтов, выполняя духовно-нравственную функцию и пытаясь сплотить общество, как минимум, по этноконфессиональному признаку, настаивая на сохранении традиций и единстве нации. По сути, Церковь встала на путь миссионерства. И очень важно, какие методы использует современный миссионер на этом нелегком пути. Методами пропаганды и словотворчества сегодня, к примеру, никого не удивишь, говорить умеют многие, но верит ли словам народ? Не устал ли он от обещаний светлого будущего еще при социализме? Вспомним, что словесная проповедь в России стала получать распро­странение лишь к концу XVII  века, то есть в тот период, когда Церковь в силу це­лого ряда обстоятельств была в кризисе. До эпохи Петра I проповедовали примером, а проведывающий словом священник казался лицемером.

Проповедь через пример, а не через сло­во восходит к апостольским временам. Апостолы - миссионеры проповедовали Евангелие примером своей жизни и при этом они ни разу не ссылались на зна­менитую Нагорную Проповедь Христа, ни разу говорили «Как наставлял учитель»³⁷. Личность самого Христа, а не его уче­ние ставили во главу угла своей миссионерской деятельности апостолы. На этот факт в отечественной православной словесности обратил внимание отец Андрей Кураев: «Ни проповедь Стефана в день его мученической кончины, ни обращение Петра в день Пятидесятницы не содержит ссылок на Нагорную проповедь. Павел и Иоанн формулируют керигму, обращаясь не только к учению, но и к жизни Иисуса»³⁸. И далее Андрей Кураев пишет: «Евангелие Христа ... несет Весть о Личности, а не о концепции. ... И в общении со своими учениками Христос не приводит доказательств, не требует от них умственного напряжения, не рисует им системы мироздания или религиозной жизни. Он проповедует не Свои убеждения, а Себя Самого»³⁹.

В определенном плане можно сказать: важно не чему учит Учитель, а то, кем он сам является. «За кого они почитают Меня?», - спрашивал Христос своих учеников. И это понятно, если учесть то, что вхождение в святость совершается через Христа, за счет преодоления противостояния духовного и телесного. А в таком случае социальная практика, а точ­нее, овладение навыком этой практики является куда более важным, чем эрудиция и риторическая подготовка.

Эту готовность православного человека воспринимать веру, прежде всего, через жизненный и духовный опыт ее подвижников неоднократно уже отмечали исследователи русского менталитета и русской религиозности. Так, Д.А. Хомяков заметил, что «Церковь «дремлет» не потому, что у ее изго­ловья не стоит патриарх и не потому, что нет соборных заседаний, а также не потому что приход не является юридическим лицом и не может приобретать имущество на свое имя и распоряжаться храмом как собственностью, а вследст­вие того, что народ желает иметь «пастырей добрых», то есть таких, которые «полагают душу за овцы», и это желание проявилось не в голосовании, а в бес­примерной всероссийской известности и славе о. Иоанна Кронштадского… Слава его объясняется только тем, что народ, ищущий себе пастыря идеального, ... внезапно услыхал, что такой пастырь явился, и он всем сердцем бросился к нему, чем и показал, что он ищет пастыря себе»⁴⁰.

Д.А. Хомяков

Читая эти строки, написанные еще в начале XX в., невольно удивляешься прозорливости их автора. Сегодня крайне важно преодолеть закрытость Церкви от «мира», как в личностном, так и в организационном измерении. Нельзя быть наполовину, вполсилы. Вселенская Церковь должна говорить не с избранной группой, а с каждым человеком, вступая в диалог с любым, она говорит со всеми людьми. В государственных учреждениях социальной защиты населения принято применять метод обследования для оценки потребностей обратившихся за материальной помощью, но Церковь не должна ни о чем расспрашивать и ничего разыскивать, а помогать и отдавать любому пришедшему, направляя всю свою волю к осуществлению христианства.

Голос Церкви, отражающий уважительное отношение к ближним своим, «истинную веротерпимость», которая «не теснит, не гонит, не преследует; но вместе не упускает случая с любовью указывать заблуждение и предлагать свободному убеждению и совести выбор лучшего»⁴¹, может быть услышан. Нужно лишь помогать каждому пришедшему в храм, в том числе, создавая условия для индивидуальной работы духовника. Потребность в органи­зации условий для индивидуальной работы духовника обусловлена крайне раз­нородным социальным составом прихожан в современной Церкви. «Все наши службы, - отмечает митрополит Антоний Сурожский, - рассчитаны на всех возможных людей на свете, но ни один человек не представляет собой этого "всевозможного" человека»⁴².

Митрополит Антоний Сурожский

Как вариант – специализация приходов по отдельным направлениям социального служения и неуклонное следование избранной деятельности – обеспечит дифференциацию прихожан по «интересам». Последнее также поспособствует сплочению общины на основании коллективной общественно-полезной деятельности, а не вследствие общего духовника, как это часто происходит в российских реалиях, и чему неустанно препятствует Церковь (можно вспомнить, к примеру, речь Святейшего Патриарха о «младостарчестве» и ее последствия для института старчества).

Остры в православных приходах и межпоколенческие конфликты (главным образом, между бабушками и молодежью). Как поведал провинциальный священник: «А мучаются из-за них прихожане, особенно из новообращенных да особенно женщины! Если уж молодая и красивая – набросятся как воронье: то им не нравится как свечку передаешь, то – не так крестишься, то ещ чего: шипят, шамкают – только и слышно в храме: шу-шу-шу, шу-шу-шу… Сколько я бранился на них! Сколько раз прямо на проповедях взывал к ним» Без толку… Две беды у русской Церкви: бабки и архиереи»⁴³.

Понятно, что при отсутствии взаимопонимания между единоверцами процесс отчуждения воцековленных только усугубляется, замыкаясь на себе, церковные люди превращаются в определенную этноконфессиональную общность с единым языком, внешним видом, поведением. Проблема заключается в том, что и в повседневной жизни мы выбираем в собеседники тех, к кому имеем определенное расположение, в случае же возникновения коммуникативных барьеров, мы не стремимся к их преодолению, выбирая тактику избегания. Отказываясь от диалога, мы тем самым отрицаем другого как равноправную личность.

Общение начинается тогда, когда человек полностью открыт, искренне предъявляя себя другим: «Если же ходим во свете, подобно как Он во свете, то имеем общение друг с другом» [Иоан. 1:7]⁴⁴. Безусловно, открываться трудно и неудобно,  как подметил о. А.Мень, положение это «похоже на замок, в котором открыты все двери, – сейчас придут враги и овладеют замком. Но нет, если он принадлежит сильному господину, господин может совершенно спокойно спать, ибо достаточно силен»⁴⁵. Достаточно сильный обладает, по словам святителя Феофана Затворника, «истинной веротерпимостью», которая «не теснит, не гонит, не преследует; но вместе не упускает случая с любовью указывать заблуждение и предлагать свободному убеждению и совести выбор лучшего»⁴⁶.

Диалог не должен быть нацелен на обращение в другую веру или на демонстрацию превосходства одного мировоззрения над другим. Сотрудничество и кооперация возможны лишь при внимательном изучении другой точки зрения, а не навязывании своей, что, впрочем, не означает отказа от собственных убеждений, умения корректно и аргументированно высказывать собственное мнение. Работа в государственном институте психологии и социальной работы подтверждает, что очень многие студенты с радостью бы прошли практику в православных организациях, занимающихся социальным служением. Куратору этой практики, однако, надо проследить, чтобы батюшка, духовно окормляющий сотрудников данной организации дал указание создать все условия для приема студентов⁴⁷, в противном случае студенты вряд ли второй раз появятся на пороге церкви. Батюшка может, конечно, сказать, что «нужно научить людей читать Евангелие, молиться, участвовать в богослужении, но стоит вспомнить и те острые моменты, которые были между учениками и Христом. Он всегда оставлял ученикам свободу выбора: они могли идти за Ним, а могли не идти. И это — принципиальный опыт вхождения в церковь. Речь не просто о свободе выбора, а о свободе доверия. Через опыт доверия к конкретному человеку открывается доверие к Церкви, к собранию»⁴⁸.

Агрессивная проповедь о любви, духовности, Боге, порождает исключительно недоверие. Под влиянием принуждения невозможно принять веру, подобные действия ведут лишь к безверию, суеверию или лжеверию, такому состоянию, которое современная наука называет «слепой» верой⁴⁹, но никак не подлинной, становящейся возможной исключительно путем доверия и открытости. (видео инокиня Гобзева)

Виктор Франкл

Как отмечал В. Франкл, «Я должен сам принять решение "за" или "против". Религиозность связана с Я – либо ее нет совсем»⁵⁰. А в каждом Я «…есть прекрасное, и только наша греховность не позволяет нам видеть это»⁵¹.

Результаты собственного исследования православных женских монастырей⁵² показали, что отношения между насельницами, главным образом, зависят от длительности проживания. Не так важен статус и возраст инокини, главное – адаптировался ли ты к предлагаемым обстоятельствам или нет. К «новенькой» старшей монахине с опытом монашества 10-15 лет могут относиться без всякого уважения, если ее мнение идет в разрез с мнением большинства, несколько конфликтов и ты – изгой, под прессингом вынужден покинуть данный монастырь. Поскольку вследствие ощущения внутреннего превосходства над «чужаком» никто даже и не пытался выслушать его мнение. Не случайно Церковь считает сегодня главным грехом человечества гордыню. Умение слышать другого – наиважнейший навык, освоение которого начинается с отказа от чувства собственной значимости, от осуждения и агрессии. Очевидно, что чем меньше мы судим о партнере по диалогу, тем более самокритичным и открытым он становится. И напротив, думая негативно о партнере, мы отрицаем собственное бытие.

Соглашаясь жить в православной атмосфере, особенно в ее монашеском варианте, верующий отказывается представлять себя изолированным от мира. Смысл подобного уединения – в идее созидания себя как целостной и свободной личности. Что не исключает любви, но это не культ любви с его абсолютизацией пары, с иллюзией, что союз с другим может избавить от ноши самих себя. Одиночество монашествующего – это, как минимум, три составляющие: 1) Непорочность, под этим термином подразумевается не неприкосновенность или табу, а гордость за внутренний мир, свободу, погруженность в себя, молитву, способность воспринимать новое в себе, для себя, для другого, для других;  2)  Целомудрие как объединение различий, отказ во имя обета от недифференцированности, принятие дистанции между телами как между субъектами; 3) Целибат: холостой здесь – не только неженатый; понятие подразумевает, что каждый - не только «половина пары», но имеет собственное призвание, что свобода имеет другие измерения, существование – другие ценности, что семья – это еще не весь мир.

В чем заключается отличие монаха от мирянина? Каким образом, находясь в скиту, в полном уединении, человек познает себя, окружающий мир, Бога? Представляется, что в отличие от городского жителя, выстраивающего коммуникативный процесс по принципу «Я-Оно» и наращивающего количество информации (число текстов, собеседников), получаемой из внешнего мира, осознанно уединенный стремится обеспечить коммуникативный канал «Я-Я» и получить качественную информацию изнутри. Типичный мирянин (Man, по выражению Хайдеггера) обращается к людям, исключая «Я», монах погружается в «Я», избегая «Оно». Man – это обезличенный человек толпы, приверженец массовой культуры, неканонического искусства, уединенный – почитатель канона, способный насыщаться общением, читая в течение всей своей жизни одну единственную книгу – «Библию».

Ю.М. Лотман

Разъяснение приведенного парадокса, в частности, находим в работах Ю.М. Лотмана. Он полагает, что получатель средневекового (библейского) художественного сообщения «поставлен в благоприятные условия для того, чтобы прислушаться к самому себе. Он не только слушатель, но и творец. С этим и связано то, что столь каноническая система не теряет способности быть информационно активной»⁵³. Система «Я-Я» особенно эффективно функционирует, когда извне поступают добавочные коды, меняющие контекстную ситуацию (к примеру, ритмическая музыка). Лотман утверждает, что «если коммуникативная система «Я-Он» обеспечивает лишь передачу некоторого константного объема информации, то в канале «Я-Я» происходит качественная трансформация, которая приводит к перестройке самого этого «Я»⁵⁴.

Таким образом, в своей идеальной модели, монашество потенциально может глубинно познавать окружающий мир и качественно созидать бытие посредством реализации собственного потенциала, поскольку в меньшей степени испытывает потребность в межличностных отношениях, не подвержено общественным стереотипам, способно воспринимать людей как независимых, уникальных индивидов с их проблемами и потребностями. Идеальный аскетизм в христианстве – «не цель, а только путь – обходный путь, на котором лучше всего осуществляется конечная цель – преображение и спасение мира… выражаясь в терминах стратегии, отступление или ограждение крепости духа есть здесь только тактический прием, необходимый для большей успешности вылазки, нападения, овладения неприятельскими силами»⁵⁵.

С.Франк

Резюмируем. Стратегия Церкви в решении проблемы социального одиночества может быть очень разной; но, прежде всего, она должна сделать выбор между альтернативными установками: интеграции в социокультурную сферу и неинтеграции. Участие в социальной жизни еще не означает внутренней, сущностной включенности в эту жизнь, оно может оставаться внешним, формальным. Чтобы выполнить свою миссию в обществе, православие должно активно включиться в диалог со всеми социальными силами, которые могут способствовать возрождению так необходимых человечеству гуманисти­ческих ценностей. Если Русской Православной Церкви удастся примирить потустороннее с земной практикой, покой и движение, теорию и практику, она сможет осуществить исторический синтез и привести русскую национальную культуру к всечеловеческой культуре, достичь цели христианства – спасения не личного, но всеобщего. Оздоровление русского народа должно привести от чувственно-эмоционального, пассивного и недисциплинированного образа жизни к сознательно-волевому, активному и ответственному отношению к жизни.