Социальное служение Русской Православной Церкви - [электронный ресурс]:

Тюремное служение в РПЦ: гражданская инициатива против суррогатов

Олег Морозов. Тюремное служение в РПЦ: гражданская инициатива против суррогатов¹

Тюрьма, эта самая темная область машины правосудия, есть место, где власть наказывать, более не рискующая проявляться открыто, молчаливо создает поле объективности, где наказание может открыто функционировать как терапия, а приговор вписываться в дискурсы знания.

Мишель Фуко. «Надзирать и наказывать»

Суеверие о том, что наказанием можно уничтожить зло, тем особенно вредно, что люди, делая поэтому зло, считают его не только позволенным, но и благодетельным.

Лев Толстой. «Путь жизни»

По сравнению с другими христианскими традициями (лютеранами, адвентистами и др.) неразвитость православной системы социального служения, позволяющей каждому приходу на практике доказывать свою приверженность идеалу человеческой личности, описываемому в Евангелиях, является одним из самых серьезных недостатков современной российской церковной жизни. Человек, как это всегда происходит при строительстве глобальных идеологических проектов, оказывается вне поля зрения своих властителей. Однако положение понемногу меняется. В первую очередь, снизу. Сегодня «вокруг приходов формируется автономная жизнь, которая никем не диктуется и не предписывается <…>. Все чаще, руководствуясь собственными представлениями о должном, о долге по отношению к ближнему, прихожане берут на себя те или иные общественные обязанности: помогают старикам, заключенным, детям в детских домах».[i] Приходское духовенство и неравнодушные миряне посвящают себя служению обществу, в то время как официальные деятели православной церкви часто видят в этой активности лишь досадное обременение своей жизни. «При всей помпезной бутафории церковно-общественных мероприятий реальные люди, которые не представляют политико-дипломатического интереса для церкви или церковного пиара, часто оказываются за гранью церковного “праздника жизни”, не получая ни нормальной оплаты, ни уважения внутри церковной организации».[ii]  Между тем, социальное служение – это та сфера, где больше всего необходима фактическая солидарность общества и государственных институтов, в том числе РПЦ МП. Более того, если и ставить уже давно набивший оскомину вопрос о необходимости взаимодействия церкви и государства в России, то оно должно налаживаться не на уровне политических интересов Кремля и Чистого переулка, а в системе координации и развития гражданской инициативы, помощи страждущим и неимущим, которая способствует установлению любви и взаимопонимания.

Сегодня российским тюрьмам нужна помощь как общественных, так и церковных институтов. Тяжелые условия содержания, узаконенное унижение и насилие, отсутствие духовно-нравственного возрождения  узников и желания государства оказать им помощь в ресоциализации – вот лишь некоторые трудности тюремной жизни, выделяющиеся из общего перечня проблем, разъедающих пенитенциарную систему страны.

Не стоит недооценивать роль приходского духовенства в переосмыслении наследия ГУЛАГа, так как священники, окормляющие заключенных духовно и оказывающие им материальную помощь, задают принципиально новый вектор нравственного развития, направленный на преодоление жестокости тюремной субкультуры. С исследовательской точки зрения, на эту проблему очень важно взглянуть глазами священника – человека, который видит систему изнутри, понимает принципы ее работы и имеет по этому поводу свое собственное мнение. Одним из таких людей является иерей Андрей Кудрин, священник одного из московских храмов. О. Андрей уже несколько лет посещает следственный изолятор (СИЗО) «Матросская тишина» с целью оказания духовной и благотворительной помощи узникам. Работа, в которой участвует о. Андрей, организуется на уровне благочиний. Каждое благочиние включает в себя несколько приходов, от которых выделяются священники для служения в местах лишения свободы. За каждым благочинием закреплено несколько тюремных корпусов.

В тюремном служении можно выделить две формы духовной помощи: церковную службу, которая проходит в специально отведенной администрацией тюрьмы молельной комнате или храме (как, например, в «Матросской тишине»), и посещение камер. Найти общий язык с узниками бывает гораздо труднее, чем с мирянами на свободе. Выслушать каждого и подобрать всем нужные слова утешения непросто, порой это очень сильно изматывает.[iii]  «Тюремное служение – это призвание, – говорит монахиня Иоанна (Смирнова) в интервью порталу “Православие и мир”. – Если в колонию ходить из-под палки, только потому, что направили, осужденные сразу это заметят, и отношения не сложатся».[iv]  Однако далеко не все зависит от священника, иногда на контакт не идут и сами заключенные. «Люди попадаются разные. Не все приходящие на службу приступают к причастию. Они молятся, крестятся, но на исповедь, например, не подойдут. Либо они не готовы, либо не считают, что им это нужно. Никто ведь никому ничего не навязывает», – рассказывает о. Андрей. По его словам, в тюремный храм обычно приходят в среднем 15 человек. Средний возраст заключенных составляет приблизительно 20-30 лет. Не все среди них готовы всерьез думать о Боге и встать на путь внутреннего самосовершенствования. Для некоторых людей духовный мир является непознанным и чуждым сложившимся на зоне нормам поведения, которые несовместимы с человечностью и христианской этикой. Несмотря на это, проповедуемые священником нравственные императивы распространяются на всех узников, даже тех, кто не торопится в своем раскаянии. Как говорит в интервью порталу «Православие и мир» старший священник в храме при Бутырской тюрьме Константин Кобелев, «…без духовности тюрьма способна только покалечить. Человек должен встретить в тюрьме Человека <…>. Заключенный где-то должен встретиться с человеческим отношением к себе. Человеку без помощи невозможно психологически правильно сориентироваться в тюрьме. Он только травмируется».[v]  Иногда это человеческое отношение заставляет священника идти на нарушение правил церковного ритуала и оказывать кое-какие послабления, понимая при этом, что жизнь в СИЗО или колонии сама по себе сопряжена с множеством трудностей и лишений. О. Константин по этому поводу отмечает, что при совершении, например, таинства Причастия не так важно соблюдение предварительного поста: «Мы в Бутырке не спрашиваем, ел он [заключенный] или не ел <…>. Нужно больше обратить внимание на другое: у него уже десять лет пост, а не то что шесть часов, десять, двенадцать. Вся ситуация, в которой он находится, – это пост».[vi]  Меняющееся в таких условиях сознание священника освобождает его от формализма, а страдания узника выходят на первый план.

Второй вид посещений – требный – представляет собой обход камер в сопровождении тюремного надзирателя. Священника всегда сопровождает несколько помощников из числа мирян, а также служащий тюрьмы, ответственный за воспитательную работу. Этот человек является верующим, поэтому с его стороны всегда можно ожидать помощи. Однако на этажах дежурят еще и надзиратели, которые не всегда относятся к происходящему с пониманием: «Есть люди спокойные и уравновешенные <…>, но попадаются и те, кто говорит с нами холодно и сквозь зубы. Если они так с нами общаются, то можно догадаться, как они себя ведут с заключенными». Личный разговор с человеком в камере требует сил не меньше, а подчас даже и больше, чем во время службы. Выдержать рассказы заключенных об их прошлой жизни бывает крайне трудно. «Был один случай, – говорит о. Андрей, – когда я в камере встретил человека, который убил свою мать, а потом выбросился из окна. И вот он стоит передо мной на костылях и, спрашивается, зачем же его вообще посадили в эту тюрьму? Его нужно отправлять на принудительное лечение». В практике тюремного служения священнику приходится сталкиваться не только с тяжелыми судьбами, травмированными душами, ожесточением и насилием, но и со смертью. «Однажды мы подходим к одной из камер, – вспоминает о. Андрей. – Стучим, но никто не отзывается. Смотрим в окошко и видим затылок человека, но в камере ни звука. Это был этаж, где держат ВИЧ-инфицированных и страдающих гепатитом. Берут ключи, открывают. Оказывается, что заключенный повесился на простыне лицом к окну. Как только открыли дверь, он почти сразу же рухнул на пол на моих глазах. По ту сторону тюремной двери казалось, что он просто стоит и смотрит в окно. Когда видишь такое в реальной жизни, а не в кино, воспринимаешь совершенно по-другому».

Во время обходов часто слышатся просьбы принести или передать определенные вещи: очки, одежду, лекарства или витамины. В данной ситуации священник невольно сталкивается с проблемой нравственного выбора: «Может быть, это была естественная человеческая просьба, а может и связь с преступным миром, условный язык. Мы не имеем права все это поддерживать». Требования суровой дисциплины принуждают священника в таких случаях подавлять в себе пастырские и человеческие чувства. Вместе с духовной помощью на уровне благочиний развивается также и благотворительная работа, которая тоже ограничена суровыми правилами СИЗО. По праздникам – на Рождество, Пасху, Покров – раздаются теплые вещи, еда и сладости. Практически все это приобретается на пожертвования мирян. За счет храмов также покупают бумагу, необходимую заключенным для составления прошений и ходатайств.

Сегодня пенитенциарную систему страны, равно как и правоохранительные органы, все сильнее разъедает системный кризис, вызванный отсутствием уже давно назревших реформ.[vii]  В 2009 г. после смерти в одном из изоляторов «Матросской тишины» юриста Сергея Магнитского, вызвавшей широкий резонанс в России и на Западе, Дмитрий Медведев объявил о реформировании системы наказаний, после чего об этой проблеме стали говорить часто и открыто даже на официальном уровне. Объявленные властями улучшения включают в себя гуманизацию уголовного законодательства, запрет содержания под стражей обвиняемых в экономических преступлениях, тяжелобольных и т.д. Эффективны принимаемые властями меры или нет – покажет время. Впрочем, уже сейчас можно наблюдать, что проводимая в стране реформа решила проблемы далеко не всех людей, чьи родственники и друзья попали в тюрьму незаконно. Самоорганизация недовольных властями граждан привела к созданию движения «Русь сидящая», которое по мере сил старается оказывать помощь незаконно арестованным и обличать виновных в рядах правоохранительных органов. Важную роль в этом движении играет журналист Ольга Романова, соавтор «Бутырка-блога» – тюремного дневника ее мужа, Алексея Козлова, арестованного в 2008 г.

По данным Федеральной службы исполнения наказаний (ФСИН), сегодня идет тенденция к снижению смертности в СИЗО. «В 2009 году в следственных изоляторах уголовно-исполнительной системы умер 401 человек. <…> В связи с улучшением уровня оказания медицинской помощи в 2010 году количество таких случаев сократилось на 12,5 процента и составило 351. <…> за 9 месяцев 2011 года в СИЗО умерли 258 человек».[viii]  Статистика ФСИН не внушает оптимизма, однако даже с этими данными согласны не все. По версии еженедельника «Коммерсантъ», если в 2009 г. в СИЗО приходилось 3 умерших на 1 тыс. человек, то в 2010 г., учитывая рост смертности по пенитенциарной системе в целом на 6%, количество умерших на 1 тыс. выросло до 4 человек.[ix]  По данным Генпрокуратуры, всего в 2010 г. в исправительных учреждениях умерли 4423 человека.[x]

Правозащитники и независимые СМИ стараются по возможности фиксировать происходящие нарушения и привлекать общественное внимание к особо громким скандалам. Недавно телеканал «Дождь» запустил проект памяти погибших в результате жестокого обращения в СИЗО. В список уже вошли такие люди, как Сергей Магницкий, Андрей Сафронов, Вера Трифонова, Андрей Кудояров и др. В ноябре в СМИ началась кампания по освобождению из СИЗО тяжелобольной предпринимательницы Натальи Гулевич. 26 декабря 2011 г. ее приговорили к трем годам лишения свободы условно, освободив в зале суда. И хотя невиновность Гулевич сегодня часто ставится под сомнение, занимающиеся этим делом журналисты не устают напоминать: жестокие условия ее содержания никак не связаны с судебным разбирательством и являются произволом правоохранительных органов.[xi]  В условиях всеобщей несправедливости голос церкви в защиту униженных и оскорбленных мог бы сыграть немаловажную роль, однако на официальном уровне патриархия не спешит привлекать к этой проблеме общественное внимание.

Проблема депрофессионализации правоохранительных органов заставляет  задуматься и об участи невиновных, оказавшихся в камере незаконно. При посещении «Матросской тишины» у о. Андрея не раз складывалось ощущение, что многие попали туда либо по ошибке, либо в результате расправы: «Мне попадались люди, которые были уверены в том, что их убирают конкуренты по бизнесу или ранее осужденные, на которых просто повесили обвинение. Один человек мне рассказывал, как он стоял у палатки рядом с метро и что-то ел. Вдруг он увидел, как рядом началась драка, и отошел только чтобы посмотреть. Не успел он ничего сделать, как его схватила подоспевшая милиция и потащила в отделение. Когда там набрали его данные и увидели, что он был ранее судим, то сразу сказали: “Все ты наш”. Участники драки либо убежали, либо откупились, а этого бедолагу взяли». Разумеется, невиновность заключенных может вызывать сомнение, человеку свойственно самооправдание даже при общении со священником, однако при современной дискредитации российского суда, за которым закрепилась функция расправы над неугодными, обществу становится все труднее отделять виновных от невиновных и полагаться на мнение юристов. В обстановке недоверия к судам повышается роль частного мнения и веры в правоту человека, заявляющего о своей невиновности. Это результат и распада судебной системы, и постепенной компенсации ее другими субъективными элементами, основанными на чувствах и недоверии к власти.

Однако это замещение провоцирует и обратный эффект. Например, если сознание общества ожесточено, узники тюрьмы как маргинальная часть населения могут играть роль отдушины для вымещения злобы и негатива. Для россиян заключенные тюрем очень часто кажутся людьми второго сорта, а незаслуженные страдания, которые они вынуждены переносить, не вызывают у людей  протеста, так как их реакции притупляются действием защитных механизмов психики (ЗМП). Социология идентифицирует некоторые из них как «рационализация» и «морализация». «“Рационализация” – логическое объяснение непонятного события и оправдание своего поведения, часто направленное на сокрытие истинных причин собственных поступков. “Морализация” – то же самое, но здесь важно доказать моральную необходимость того, что происходит».[xii]  Важно, что такие настроения распространены отнюдь не в каждом обществе, скорее они являются пережитками тоталитарного сознания. «“Рационализация” и “морализация”, можно сказать, любимые ЗМП в тоталитарном обществе, они используются очень часто. При ужасах террора можно успокоить себя такими известными фразами, как: “У нас невинных не сажают”, “Раз посадили – значит виноват”…».[xiii]  Христианский подход, основанный на евангельских принципах любви, всепрощения и апелляции к невинному узнику Иисусу Христу, мог бы содействовать гуманизации общества, которое не всегда находит в себе силы к состраданию, особенно если речь идет об узниках колоний или СИЗО. Тем более что традиция нравственного обращения с заключенными имеет в России свои исторические корни. Ярким представителем гуманистического подхода был «святой доктор», русский врач немецкого происхождения, Ф. П. Гааз (1780 – 1853). Будучи членом Московского тюремного комитета и занимая должность главного врача московских тюрем, доктор Гааз посвятил свою жизнь облегчению участи заключенных и ссыльных, борясь за права узников и надлежащие условия их содержания.

Проблема общественной рецепции является куда более важной, чем это может показаться на первый взгляд, так как уровень жестокости в социуме зависит от воздействия на него внешней среды. Социологи отмечают, что «когда общество или государство в той или иной форме отвергает или дискриминирует какую-либо группу населения, то складывается субкультура этой части населения со своими ценностями, нормами, языком <…>. Интеграция субкультурных групп является следствием давления социального контроля и по степени обратно пропорциональна ему. Вот почему, чем терпимее, открытее общество, тем менее “злостны” его субкультуры».[xiv]  Из этого следует, что нетерпимость людей к заключенным сама отчасти способствует ужесточению тюремной субкультуры. Сопутствующее этой нетерпимости равнодушие к страданиям человека провоцирует безнаказанность со стороны тюремщиков, что тоже ведет к ужесточению нравов в местах лишения свободы. В этом случае миссия тюремного священника и его работа с заключенными могла бы стать примером толерантности и доброты, задать нравственный вектор духовного возрождения.

Ярким проявлением кризиса современной пенитенциарной системы является постоянно растущий уровень рецидива.[xv]  Во многом этому способствует плохо развитая система социальной адаптации бывших заключенных, которые после выхода на волю должны искать свое место в мире. «Проблема, как говорится, аж кричит, – признается о. Константин Кобелев. – Нет у нас никаких подходящих наработок, только отдельные примеры. Мы, люди, которые занимаются тюремным служением, встречаемся на различных конференциях, совещаниях, иногда выступаем, рассказываем. Приезжают, допустим, из Воронежской или Вологодской области и рассказывают, что у них где-то образовалась нечто вроде общины, куда принимаются люди, вышедшие из тюрьмы. Но это пока что единицы. Проблема стоит очень острая. Почему у нас высокий процент рецидива? Даже сами рецидивисты почти не виноваты. Человек вышел на свободу, и ему некуда деться. И столько приходится мыкаться и страдать, что, в конце концов, он решает украсть пачку сока и опять сесть, чем так жить в этом мире».[xvi]  О. Андрею тоже приходилось сталкиваться с людьми, которые испытывают трудности в ресоциализации. Однако, по его словам, речь шла о более серьезных вещах, нежели о краже сока: «В конце 1990-х годов к нам часто приходили бывшие заключенные, обращались за помощью в трудоустройстве. У кого документов нет, у кого – денег. Я помню к нам пришел мужчина родом из Донецкой области, где он когда-то работал шахтером. В его смену погиб рабочий и его за это посадили на много лет. Это было еще при советской власти. Пока он сидел от него отказались жена, дети, а Украина стала уже другим государством. Один раз он пришел, и мы ему помогли. А потом он приходит снова и говорит, что у него уже просто есть желание кого-нибудь зарезать, чтобы его посадили еще раз. Там хотя бы будет крыша над головой и какое-то пропитание. Больше он не приходил. Не знаю, что с ним стало». Особая проблема, с точки зрения о. Андрея, заключается в отсутствии желания государства взять на себя попечение о бывших узниках и помочь им построить себе новую жизнь, что неизбежно сводит миссию тюремного священника к формальной процедуре. «Компетентные органы, конечно, пускают в тюрьмы представителей церкви, – говорит о. Андрей, – но у меня складывается впечатление, что это просто какая-то формальность. Для того чтобы наша работа была действенной, а не слегка утешающей, она должна подразумевать и реабилитационный период уже после выхода заключенного. Конечно, этим должна быть озабочена и власть, но ее, к сожалению, не волнует, что будет с человеком после тюрьмы».

Сегодня взаимодействие РПЦ с государством проходит, как правило, на высшем официальном уровне, обходя стороной приходскую активность. Учрежденный 5 марта 2010 г. Синодальный отдел по тюремному служению, по словам о. Андрея, их благочинию никакой помощи не оказывает. На официальном сайте отдела можно найти довольно много информации о документах, регламентирующих его работу, конференциях, семинарах, однако крайне мало статистики и отчетности, позволяющей судить об эффективности принимаемых мер. Практические сведения даются по каждому из 74 епархиальных отделов, но далеко не все из них включают в себя отчеты с количественными данными. Сегодня в рамках Синодального отдела действует Центр духовного просвещения в местах лишения свободы, организуется ряд образовательных программ, включающий курс «Основы тюремного служения» и программу работы с ВИЧ-инфицированными, издается православная газета «МИР ВСЕМ», создан список рекомендованной отделом церковной литературы. Также на сайте можно найти адреса московских храмов, где раздаются одежда и продукты, действуют благотворительные столовые и оказывается помощь больным алкоголизмом и наркоманией.

22 февраля 2011 г. между РПЦ и ФСИН было подписано соглашение о сотрудничестве, по которому РПЦ приняла на себя обязанности духовного окормления узников, развития благотворительности, помощи в ресоциализации бывших заключенных и пр. ФСИН же со своей стороны обязалась содействовать строительству православных храмов, развитию религиозного образования и распространению «печатной продукции (газет, журналов, книг) духовно-нравственного и патриотического содержания».[xvii]  Почти все, о чем говорится в документе, уже делалось и прежде (главным образом силами приходов), поэтому соглашение с ФСИН является скорее еще одной мало значащей формальностью, добавляющей очередную монету в копилку политического официоза РПЦ. Такие пункты, как распространение печатной продукции «патриотического содержания» и вовсе вызывают ряд вопросов. Патриотизм РПЦ хорошо известен своим отчетливым милитаристским оттенком, поэтому распространение газет и журналов подобного толка в местах лишения свободы скорее всего ставит своей главной целью индоктринацию заключенных в духе давно закрепившейся за православной церковью теории официальной народности С.С. Уварова, как это делает, например, журнал «Преображение в темнице», издающийся в Воронежской и Борисоглебской епархии. В журнале периодически публикуются статьи воинственной  и православно-патриотической направленности, которые апологизируют насилие, преследующее благие цели. Так, в одной из публикаций раскрывается духовный смысл Великой отечественной войны, содержащийся, по мнению автора текста, в нравственном характере борьбы за веру: «Если верующие верны Богу и против них выступили враги, то в таком случае Господь всегда помогает одержать победу, даже несмотря на многократное численное превосходство неприятеля. В таком случае война становится способом явить силу Божию и прославить Господа и истинную веру, в том числе и перед лицом врагов-иноверцев. <…> Уроки отступления от Бога и его последствий, покаяния и исправления жизни, великой Божией милости к Руси за веру православную и являет нам Великая Отечественная война, и в этом ее духовный смысл».[xviii]  «Преображение в темнице» – отнюдь не единственный журнал, издающийся в православных епархиях, который смотрит на веру и религиозность сквозь призму нетерпимости и милитаризма. Сможет ли это воинственное учение, вписывающееся в официальную идеологию РПЦ, но остающееся чуждым нравственным потребностям простого человека, оказать помощь в духовном развитии заключенных?

Сегодня РПЦ вместе с возрождением военных капелланов пытается создать институт тюремного духовенства, обратившись к дореволюционным традициям социального служения православной церкви. Синодальный отдел по тюремному служению принимает для этого участие в различных общероссийских и международных православных конференциях, форумах и семинарах. На встречах священники обмениваются опытом, определяют направления для сотрудничества, обсуждают наиболее острые проблемы своей деятельности. Создание единого института, который взял бы на себя обязанности по духовному окормлению заключенных, а также по оказанию им благотворительной помощи- позитивное явление. Появление новых профессионалов позволит разгрузить работу приходского духовенства, которое сегодня вынуждено разрываться между работой в храме и дополнительной нагрузкой в тюрьмах, больницах и других учреждениях. «В развитых странах социальные обязанности берет на себя государство, церковь только ему помогает, – делится своим мнением о. Андрей. – У нас же наоборот. Государство пытается взвалить на церковь дополнительный груз ответственности, заставить священников отрабатывать социалку. Конечно, церковь призвана к милосердию, но прежде всего она должна оказывать помощь своим членам, это следует еще из Нового Завета. Нам говорят идти куда-нибудь к ветеранам, бездомным, раздавать им какие-то подарки, что-то там говорить. Но почему же государство не хочет позаботиться о них, требуя от нас невозможного? Куда же мы пойдем, когда у нас на приходах есть свои старушки, больные, одинокие, о которых никто не заботится и к которым никто не идет? Получается, что на наше главное служение времени совсем не остается. Мы должны быть во всех местах одновременно. При таком количестве мероприятий вряд ли стоит говорить об их качестве и успешности. Наша приходская и церковная жизнь сегодня напоминает конвейер. Но ведь качество любой работы будет падать при ставке на количество».

Неясно также, в чем именно будут заключаться обязанности тюремных капелланов. Если церковная власть закрепит за ними функцию идеологических работников, как это пока происходит со священнослужителями в Вооруженных силах, оставив их духовную и благотворительную работу в формальных рамках и не потребовав у государства серьезного содействия, никаких улучшений не последует и ситуация по-прежнему будет пребывать в стазисном состоянии.

Своеобразным ответом на малоэффективные действия церковного чиновничества, наряду с активностью приходского духовенства, является работа благотворительных организаций мирян, которые в своем самоотверженном труде тоже следуют христианским идеалам. Одной из таких организаций является Общество милосердия в тюрьмах «Вера. Надежда. Любовь». Обществом, основанным еще в начале 1990-х гг., руководит адвокат Н.Л. Высоцкая,[xix]  имеющая богатый опыт юридической работы и лично общающаяся с заключенными во время поездок в исправительные учреждения. В 1990-е гг. она плотно сотрудничала со священником Глебом Каледой, внесшим большой вклад в развитие православного тюремного служения в постсоветской России. Сегодня общество «Вера. Надежда. Любовь» вместе с приходскими священниками посещает СИЗО «Матросская тишина». Организация объединяет в себе группу верующих людей, в основном женщин, которые помогают священникам в богослужениях, проводят беседы с заключенными и помогают им придти к Богу, собирают средства на покупку необходимых в тюрьме вещей: одежды, продуктов, бумаги и пр.

*     *     *

Попытки РПЦ воскресить традиции православного тюремного служения пока остаются малопродуктивными. Многие из проектов, которые создаются сегодня церковным начальством, направлены не на человека, а на государство и являются просто очередной формой показного партнерства с политической властью. Отсутствие у правящих чинов желания думать о человеке порождает редкие, но эффективные примеры самоорганизации общественных групп, которые, обособляясь от верхов, демонстрируют образец гражданской активности. Кризис в социальной работе является системным, реакция на этот кризис тоже может приобрести системный характер и привести к тому, что приходское духовенство, подобно светским общественным организациям, будет существовать независимо от высоких начальников, создавая собственную среду поддержки и взаимопомощи.

На сегодняшний день состояние пенитенциарной системы в России глубоко удручает. За ее проблемами стоят смерти многих людей, регулярно погибающих от пыток и неоказания своевременной медицинской помощи. Сегодня есть слабая надежда на то, что когда-нибудь голоса правозащитников и общественных организаций, пытающихся привлечь общественное внимание к проблемам исправительной системы, будут услышаны государством. Хочется также надеяться, что к этим голосам присоединятся и тюремные капелланы, хорошо знающие ситуацию внутри тюрем. Создание церковью института тюремного духовенства – это перспективный проект, который может качественно повлиять на ситуацию, но об итогах его реализации говорить пока рано, так как все еще сохраняются опасения в превращении этого успешного начинания в популистскую имитацию, в которой капелланам будет отведена роль стражей православно-патриотической идеологии.

В январе 2012 г. Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ) огласил пилотное постановление, в котором обязал российские власти улучшить условия содержания в СИЗО, а также усовершенствовать механизмы правовой защиты заключенных. Постановление ЕСПЧ является довольно симптоматичным в ситуации, когда внимание российского общества к пенитенциарной системе становится все пристальнее, и кроме того показывает, что за два года проводимых властью преобразований в тюремной системе страны не произошло никаких принципиальныхизменений. В этих очевидных условиях Русская православная церковь тоже могла бы сказать свое веское слово в защиту российских узников. «Нельзя Церкви жить так, как будто она живет на Луне. Нельзя не замечать полного бесправия и незащищенности людей, произвола, беззакония, лжи, воровства, презрения к людям и молчать, не обличать ответственных за эти вопиющие с точки зрения Евангелия вещи…».[xx]  

Олег Морозов,

Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова, Факультет иностранных языков и регионоведения.

Русское Ревью Кестонского института.

[i]  Солодовник С.А. Православные граждане // Pro et Contra. М., 2008. № 2 – 3 (41). С. 59.

[ii]  Кнорре Б.К. Социальное служение Русской православной церкви как отражение поведенческих стереотипов церковного социума // Православная церковь при новом патриархе / под ред. А. Малашенко и С. Филатова. М., 2012. С. 94.

[iii]  Впрочем, не для всех священников тюремное служение представляет собой каторжный труд. Например, монахиня Иоанна (Смирнова) в интервью веб-порталу «Православие и мир» упоминает протоирея, для которого работа в тюрьме – это отдых: «Только вы меня тюрьмы не лишайте, – пересказывает монахиня слова протоирея. – Для меня это отдых. Я приду, с ребятами побеседую, чайку попью, они мне свои беды расскажут». При этом, по-видимому, под «ребятами» подразумеваются не работники тюрьмы, а заключенные. См.: Тюремная миссия: новый этап // http://www.pravmir.ru/tyuremnaya-missiya-novyj-etap/ [24 февраля 2011 г.].

[iv]  Там же.

[v]  Исповедь тюремного священника // http://www.pravmir.ru/svyashhennik-konstantin-kobelev-samoe-strashnoe-otvratit-drugogo-ot-boga/  [14 апреля 2011 г.].

[vi]  Там же. Сотрудники социологических служб и правоохранители, стремящиеся привлечь внимание общественности к проблемам пенитенциарной системы, дают еще более резкие оценки. Так, социолог Я. Гилинский отмечает, что «условия нахождения в СИЗО, а то и в ИК сами по себе носят пыточный характер». Подробнее о пытках и условиях в СИЗО см.: Гилинский Я. Режим отбывания наказания и тюремная субкультура // Demoscope Weekly. – 2009. – № 361-362.

[vii]  Безнаказанность, безнравственность, снижение уровня профессионализма правоохранителей, а также гонка за установленными показателями – вот главные причины пыток в российской тюрьме. Система издевательств стала настолько развита, что социологи заговорили уже о сложившейся в стране «географии» пыток: «Некоторые виды пыток распространены в различных регионах России и подробно описаны в прессе и специальной литературе (“слоник” – применение противогаза с прерыванием дыхания, “ласточка” – растяжка на веревках, “распятие Христа” – название говорит за себя, “конвертик” – пытаемого складывают как конверт для отправки, и др.)». См.: Гилинский Я. Социология о пытках в современной России // Неволя. – 2006. – № 10.

[viii]  Тюрьма пошла против смерти // Российская газета. – 2011. – № 5621.

[ix]  СИЗО и ныне там // Власть. – 2011. – № 41 (945).

[x]  Фонд в защиту прав заключенных: Смертность в российских тюрьмах возросла на шесть процентов за год // http://www.zashita-zk.org/stats/1298885334.html [28 февраля 2011 г.].

[xi] Например, 5 января 2012 г. в «Новой Газете» о Наталье Гулевич была опубликована статья журналистки Юлии Латыниной. Несмотря на то что автор ставит под сомнение невиновность предпринимательницы, в статье несколько раз подчеркивается недопустимость нахождения Гулевич в СИЗО по причине ее тяжелого состояния. См.: Латынина Ю. Послесловие к приговору. За что осуждена Наталья Гулевич // http://www.novayagazeta.ru/inquests/50360.html [5 января 2012 г.].

[xii]  Новикова Л.А. Механизмы психологической защиты личности в условиях тоталитарного режима // Вестник общественного мнения. М., 2010. № 3. С. 28.

[xiii]  Там же. С. 29.

[xiv]  Гилинский Я. Режим… // Demoscope Weekly. – 2009. – № 361-362.

[xv]  Согласно статистике МВД, «из 1, 1 миллиона выявленных правонарушителей более 397 тысяч ранее совершали уголовные преступления». См.: МВД: Преступников-рецидивистов в России за год стало больше //http://www.rg.ru/2011/03/29/mvd-anons.html  [29 марта 2011 г.].

[xvi]  Исповедь… // http://www.pravmir.ru/svyashhennik-konstantin-kobelev-samoe-strashnoe-otvratit-drugogo-ot-boga/  [14 апреля 2011 г.].

[xvii]  Соглашение о сотрудничестве между Федеральной службой исполнения наказаний и Русской Православной Церковью // http://www.patriarchia.ru/db/text/1414718.html [22 февраля 2011 г.].

[xviii]  Духовный смысл Великой отечественной войны // Преображение в темнице. – 2010.  – № 5-6 (46-47) (http://www.temniza.ru/art/2/id~77).

[xix]  В информационном пространстве Н.Л. Высоцкая появляется не так часто. Наиболее запоминающимися были ее дебаты с Владимиром Жириновским, в которых она отстаивала позицию о недопустимости смертной казни в России. См. эфир Русской службы новостей (РСН): http://www.rusnovosti.ru/guests/interviews/47990/47972/ [28 августа 2009 г.].

[xx]  Петр (Мещеринов), игумен. Современное церковное сознание и светские идеологемы из коммунистического прошлого // Православная церковь при новом патриархе / под ред. А. Малашенко и С. Филатова. М, 2012. С. 136.