взлом

Литургия и диакония1

Хулап Владимир, прот.

Такое разное служение

Слово «диакон» для большинства из нас ассоциируется исключительно с произнесением ектений, чтением Евангелия красивым голосом, т.е. с литургическими функциями. Однако древнегреческое слово διακονια имело значение «служба, служебная обязанность, обслуживание», а διακονος — «слуга, служитель». Нередко этим словом обозначалось прислуживание во время трапезы (в обязанности такого дохристианского диакона входило снятие сандалий с гостей, омовение ног, подача блюд и воды для омовения рук и т.д.). Именно в таком значении «служения при столах» мы иногда встречаем его в Новом Завете: например, «диаконией» называется обильное угощение гостеприимной Марфы (Лк. 10, 40) и приготовление пищи исцеленной тещей апостола Петра (Лк. 4, 39).

Однако Священное Писание не ограничивается этим словоупотреблением, расширяя его значение до всякого служения, совершаемого на благо христианской общины. Так, апостол Павел обращается к коринфянам: «Дары различны, но Дух один и тот же; и служения (букв. „диаконии“) различны, а Господь один и тот же» (1 Кор. 12, 4–5). Очевидно, что характер этого служения принципиально отличен от любого рода мирских служебных обязанностей: в его основе находятся не просто человеческие дарования, способности и умения, но дары Святого Духа, изливаемые Богом в души верующих. Именно эти благодатные дары должны служить созиданию Церкви, поэтому «диакония», служение упоминается в их числе наряду с пророчеством, учительством, увещанием и др. (Рим. 12, 7). Росту христианских общин особым образом способствовала активная миссионерская апостольская деятельность, поэтому она также называется «диаконией» (Деян. 20, 24; 21, 19).

Постепенно в христианстве начинает выкристаллизовываться еще один важный аспект этого термина: служение Богу должно выражаться и в деятельной поддержке нуждающихся ближних, прежде всего собратьев по вере. Поэтому Книга Деяний, повествуя о денежном сборе антиохийских христиан для бедствующей Иерусалимской церкви, называет его «диаконией» (в русском переводе — «пособием») (Деян. 11, 29; 12, 25). Этот же термин использует апостол Павел, выражающий пожелание, «чтобы служение („диакония“) мое для Иерусалима было благоприятно святым» (Рим. 5, 30). Характерно, что в Новом Завете слово «литургия» (буквально обозначающее «общее дело», а более конкретно — «богослужение») также используется для описания дел помощи нуждающимся ближним. Пожертвования называются «делом служения („литургии“)» (2 Кор. 9, 12), становящимся благословением для жертвующих. Даже тот, кто просто передает эти пожертвования, например, помощник апостолов Епафродит, становится «служителем („литургом“)» (Флп. 2, 25). Термины «диакония» и «литургия» в Новом Завете связаны друг с другом.

Интересно, что первый конфликт в иерусалимской общине был связан именно с этим благотворительным аспектом ее жизни, выявившим проблемы разнородного состава юного христианства. Несправедливость в «ежедневном раздаянии потребностей» (буквально «в диаконии») христианам из иудеев и язычников привело к тому, что в разрешение проблемы были вынуждены вмешаться апостолы, решившие: «нехорошо нам, оставив слово Божие, пещись о столах» (греч. «совершать диаконию») и предложившие учредить для этого особое новое церковное служение. На первый взгляд может показаться, что это «диаконское» служение рассматривалось ими как нечто менее значимое, чем дело проповеди. Однако уже в следующем стихе апостолы продолжают: «а мы постоянно пребудем в молитве и служении (буквально „в диаконии“) слова» (Деян. 6, 1–4). Тем самым апостольская проповедь (служение слова) и помощь нуждающимся членам общины (служение при столах) рассматриваются в Новом Завете как две неотъемлемые и взаимодополняющие составляющие жизни христианской общины. Именно это неразрывное единство свидетельства слова и дела, проповеди и благотворительности, приводит к тому, что «слово Божие росло, и число учеников весьма умножалось в Иерусалиме» (Деян. 6, 7).

Насыщающее богослужение

Поэтому идеал раннехристианской общины изображается именно как литургико-диаконическое единство ее бытия: «Все же верующие были вместе и имели все общее. И продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого. И каждый день единодушно пребывали в храме и, преломляя по домам хлеб, принимали пищу в веселии и простоте сердца, хваля Бога и находясь в любви у всего народа. Господь же ежедневно прилагал спасаемых к Церкви» (Деян. 2, 44–47). Богослужение в такой перспективе рассматривается как исходная точка для диаконического образа жизни верующих во Христа. Поскольку заповеди о любви к Богу и ближнему неразрывно связаны друг с другом, точно так же неразделимы литургия и диакония. Поэтому христианская диакония становится конкретным выражением веры во Христа, именно она является той ортопраксией («правильным делом»), которое вытекает из ортодоксии («правильной веры»). По сути, речь идет о глубинном отношении Церкви к миру, о соотношении священного и профанного в жизни христианина. Что такое служение Богу? Совершается ли оно только во время богослужения, или вся жизнь верующего должна стать двусоставным служением Богу и ближнему?

Наиболее ярко этот двуединый взгляд на церковную жизнь выразился в раннехристианских агапах, «вечерях любви», которые были тесно связаны с Евхаристией и одновременно стали важным средством поддержки неимущих членов общины. Христианство распространялось в обществе, реалии которого разительным образом отличались от наших. Ежедневное пропитание здесь не было чем-то само собой разумеющимся, многие зарабатывали на жизнь поденным трудом, поэтому прошение молитвы Господней «хлеб наш насущный (ежедневный) дай нам днесь» было действительно жизненно важным. Поэтому наличие неимущих членов в общине ставило перед Церковью острый вопрос: если Христос приносит утешение всем страждущим, то должно ли сообщество верующих в Него возвещать это утешение только в эсхатологии, в конце времен или деятельно стремиться облегчать нужду человека уже здесь и сейчас, обращая свой взор к проблемам конкретных людей? Ответ был очевиден, поэтому та пища, которую верующие приносили на агапу, разделялась между всеми участниками, и «ежедневное преломление хлеба» (Деян. 2, 46), то есть христианское богослужение приносило осязаемый плод деятельной любви к ближнему. Евхаристия-агапа имела не только сакраментальное, но и диаконическое измерение, будучи не только Вечерей Господней, но и социальной трапезой насыщения.

Агапы ясно демонстрировали, что христианская Церковь живет по законам, отличающимся от принципов окружающего мира. В античном мире было принято приглашать на трапезу людей равного социального статуса с хозяином дома, но в христианской Евхаристии-агапе видимым образом разрушались социальные границы, выражалось понимание того, что каждый человек несет в себе образ Божий и является Его возлюбленным чадом. Церковь тем самым исполняла слова Христа: «Когда делаешь обед или ужин, не зови друзей твоих, ни братьев твоих, ни родственников твоих, ни соседей богатых, чтобы и они тебя когда не позвали, и не получил ты воздаяния. Но, когда делаешь пир, зови нищих, увечных, хромых, слепых, и блажен будешь, что они не могут воздать тебе, ибо воздастся тебе в воскресение праведных» (Лк. 14, 12–14).

Однако вскоре агапы начали являть черты, совершенно несовместимые с их изначальным характером. Уже апостол Павел порицает коринфян: «Вы собираетесь так, что это не значит вкушать вечерю Господню; ибо всякий поспешает прежде других есть свою пищу, так что иной бывает голоден, а иной упивается. Разве у вас нет домов на то, чтобы есть и пить? Или пренебрегаете церковь Божию и унижаете неимущих... Посему, кто будет есть хлеб сей или пить чашу Господню недостойно, виновен будет против Тела и Крови Господней» (1 Кор. 11, 17–22). В общинных трапезах вновь появились социальные разделения между верующими, собранными во имя Христа. Эгоизм и невнимание к нуждам ближних стали угрозой единству общины и ее богослужению. Поэтому неудивительно, что в конце I — начале II века Р.Х. постепенно произошло разделение трапезы насыщения и собственно Евхаристии.

Однако глубинная связь литургии и диаконии все же сохранилась в древнехристианском богослужении. Из хлеба и вина, которые приносили верующие, для совершения Евхаристии выбиралось самое лучшее, остальное же в конце службы раздавалось неимущим. «Апостольское предание» (III век) после Евхаристической молитвы приводит молитвы и над неевхаристическими дарами: елеем, сыром и маслинами — обычной пищей жителей Средиземноморья, также раздававшейся нуждающимся. Отсутствовавшим в воскресный день больным членам общины диаконы приносили Евхаристические дары, а вместе с ними дары братьев и сестер — необходимое для жизни пропитание (следует помнить, что не существовало системы государственной социальной поддержки). Таким образом ясно выражалась идея христианской кинонии, общности и солидарности, демонстрировалась богослужебная связь между Церковью и миром: «страдает ли один член, страдают с ним все» (1 Кор. 12, 26). Принесенные верующими дары через Евхаристию тем самым проистекали в область повседневной жизни, освящая и преображая ее. Именно поэтому некоторые авторы древней Церкви называют вдов (а именно они были символом социальной незащищенности в античности) «алтарями» или «престолами» Бога. Тем самым Жертва, приносимая на литургическом престоле и жертва помощи неимущим рассматривались как неразрывные составляющие церковного бытия.

Замечательно, что «Апостольское предание» рассматривает дела благотворительности в качестве одного из важных критериев допуска катехуменов ко крещению. Перед выбором тех, кто готовился принять Таинство Крещения, предстоятель общины задавал вопросы об их образе жизни: «почитали ли они вдов, посещали ли больных, совершали ли добрые дела?». Также важно, что в то время пост среды и пятницы был не только делом личного благочестия верующих, но включал в себя и диаконическую составляющую: верующие ничего не вкушали до часа Крестной Смерти (15.00, или 9 часов дня по тогдашнему времяисчислению), а сэкономленную таким образом пищу либо отдавали бедным, либо приносили в церковное собрание предстоятелю, который распределял эти продукты среди нуждающихся членов общины.

Постепенно для сбора этих даров возникло отдельное помещение — «диаконник», куда перед началом службы их приносили верующие. «Завещание Господа» (сирийский документ V века) повествует, что диаконы при этом записывали имена жертвователей, которые затем включались в молитву всей общины. Однако были и искажения этой практики: так святой Киприан Карфагенский († 258) в одной из своих проповедей порицает богатую женщину, пришедшую без даров на Евхаристию и ушедшую с нее, взяв пожертвования для бедных. Именно в обязанности диаконов входил «социальный мониторинг» ситуации в общине. «Апостольское предание» приводит следующее указание: «Пусть диаконы сообщают епископу о больных, с тем чтобы он <...> посетил их. Больной будет весьма обрадован, так как первосвященник вспомнил о нем». Немного позже «Апостольские постановления» (конца IV века) называют диакона «глазами, руками и ушами епископов», предписывая: «если ты, диакон, знаешь, что кто-либо бедствует, то напомни епископу и таким образом дай».

Горькая правда

Вопрос о деформации динамического равновесия между литургией и диаконией был поставлен уже ветхозаветными пророками. Из их уст звучали резкие и провокационные слова, часто шокировавшие современников. Нередко они произносились в моменты истории, которые многим казались близкими к идеальным: не было опустошительных войн, элита общества процветала и рост благосостояния позволял приносить богатые жертвоприношения в Иерусалимском Храме. В свою очередь, возникала надежда, что эти жертвы смогут гарантировать дальнейшее благоволение Божие по отношению к Израилю. Однако именно в такое время пророк Осия произносит следующие слова: «Слушайте это, священники, и внимайте, дом Израилев, и приклоните ухо, дом царя... С овцами своими и волами своими пойдут искать Господа и не найдут Его: Он удалился от них» (Ос. 5, 1–6). Проблема заключалась не в том, что священники приносили слишком мало жертв или богослужение совершалось «не по уставу», пророк возвещал, что люди не могут найти Бога, поскольку в своем отношении к ближним они не руководствуются волей Божией. «Слушайте слово Господне, сыны Израилевы; ибо суд у Господа с жителями сей земли, потому что нет ни истины, ни милосердия, ни Богопознания на земле. Клятва и обман, убийство и воровство и прелюбодейство крайне распространились, и кровопролитие следует за кровопролитием» (Ос. 4, 1–2). Поэтому пророк бесстрашно провозглашает слово Господа, обращенное к Его народу: «Я милости хочу, а не жертвы, и Боговедения более, нежели всесожжений» (Ос. 6, 6). Тем самым уже Ветхий Завет говорит, что именно надлежащее отношение к ближнему становится условием встречи с Богом, делает возможным угодное Богу литургическое служение. Нарушение же межчеловеческих отношений приводит к разрушению глубинной связи человека с Богом, которую невозможно восстановить простым увеличением числа жертвенных животных.

Не менее ясно отвечает на вопрос о том, кто же действительно достоин пребывать в храме, псалмопевец: «Господи! кто может пребывать в жилище Твоем?.. Тот, кто ходит непорочно и делает правду, и говорит истину в сердце своем; <...> кто не делает искреннему своему зла и не принимает поношения на ближнего своего, <...> кто серебра своего не отдает в рост и не принимает даров против невинного. Поступающий так не поколеблется вовек» (Пс. 14). Тем самым богослужение рассматривается не как центр жизненного круга, а как один их двух фокусов эллипса, вторым из которых является милосердие и справедливость по отношению к ближним. Об этой же неразрывной связи говорит в Евангелии и Христос: «Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой» (Мф. 5, 23–24). Надлежащее отношение к ближнему становится условием и новозаветной встречи человека с Богом.

Очевидно, что слова Священного Писания и опыт древней Церкви не могут оставаться для нас только историческими свидетельствами. Они ставят перед нами серьезные вопросы. Преображает ли еженедельное посещение храма наше отношение к окружающей нас реальности, или воскресная Литургия заканчивается вместе с ее отпустом, и наша жизнь продолжает течь по законам, которые диктует нам окружающий мир, а не Христос? Выходя из храма, становимся ли мы «светом мира» (Мф. 5, 14), то есть теми, кто, сгорая и забывая самих себя, дает холодной и темной действительности хоть немного света и тепла? Осознаем ли мы, что именно окружающий мир с его бедами и нуждами является тем местом, где мы можем и должны реализовать нашу веру? Если нет, то разве стоит тогда удивляться, что наше слово христианского свидетельства часто остается слабым и недостоверным...


1 [Электронный документ]. – Режим доступа: http://old.aquaviva.tmweb.ru/archive/2011/3/871.html Дата обращения: 27.07.2013

 

Структура пособия

Смотрите дополнительные материалы на канале YouTube